Jesse Livermore: Boy Plunger — The Man Who Sold America Short in 1929 - Глава 1 - Самоубийство

Глава 1

Самоубийство

Последний Крах

1940

Вечер среды, 27 ноября 1940 года. В элитном Cub Room знаменитого нью-йоркского Stork Club царила оживлённая атмосфера. Дон Арден, фотограф, чьи работы украшали светские хроники, заметил за столиком Джесси Ливермора, ужинавшего со своей третьей супругой Харриет. Ловко лавируя между столиками, Арден приблизился к паре и, перекрывая шумный гул заведения, осведомился:
— Мистер Ливермор, не позволите ли вы мне запечатлеть вас с супругой?

— Не возражаю, — ответил Ливермор и добавил: — Но это будет последнее фото. Завтра в это время я буду уже очень, очень далеко.

Впрочем, никто не обратил на эти слова никакого внимания. Сверкнула вспышка фотоаппарата и жена Ливермора, которую он ласково называл Ниной, а она, в свою очередь, всегда называла его Лори, сразу же поднялась из-за столика и отправилась танцевать со своими друзьями, оставив мужа в одиночестве. Одиночество оказалось кстати — в тот вечер Ливермору не нужна была компания. Он был целиком поглощён процессом принятия самого важного в своей жизни решения — ставить ли в ней точку.

Фотография к моменту выхода из лаборатории приобрела мрачный оттенок — изображённый на ней человек был уже мёртв.



«Boy Plunger» больше не выглядел молодым. Если раньше он всегда казался на 10 лет моложе своего возраста, то после достижения пятидесятилетнего рубежа процесс обратился вспять — теперь он выглядел на 10 лет старше. И хотя ему было всего 63, его внешность и походка соответствовали человеку далеко за семьдесят.

На следующее утро, в четверг, 28 ноября, Ливермор вышел из своей трёхэтажной квартиры на Парк-авеню 1100, и направился в сторону здания Squibb на Пятой авеню 745, на самом верхнем этаже которого располагался его рабочий офис с видом на Центральный парк.

Правда, в офисе ничего интересного не происходило. В последнее время Ливермор всё больше занимался тем, что консультировал клиентов по вопросам фондового рынка и иногда — правда, не слишком успешно — торговал акциями других людей.

С учреждением в 1934 году при Франклине Рузвельте Комиссии по ценным бумагам и биржам правила на фондовом рынке и нормы приемлемого поведения изменились, что значительно усложнило жизнь трейдерам старой закалки, таким как Ливермор. Эти новые законы буквально выбили почву из-под его ног: почти все методы, которые он использовал, чтобы сколотить четыре огромных состояния (и которые ненадолго сделали его одним из самых богатых людей в мире), отныне считались незаконными.

И теперь каждое утро, сидя в своём офисе, Ливермор только и мог, что вспоминать о днях былого триумфа, которые уже давно прошли, и о том, как бы скоротать часы до обеда.

В обеденный перерыв он отправился в соседний отель Sherry-Netherland. Из окон отеля, расположенного на пересечении Пятой авеню и Восточной 59-й улицы, открывался прекрасный вид на Центральный парк. Он был открыт всего тринадцать лет назад и занимал очень небольшую часть самого большого на то время жилого квартала в мире. Здание, отделанное коричневым известняком, было одним из самых элегантных построек той эпохи, а его общественные помещения были оформлены в лучших традициях эпохи Возрождения.

Бар, где он часто обедал, был маленьким и уютным и был специально спроектирован в эпоху сухого закона. Но он вполне устраивал Ливермора и с годами стал его любимым местом на всём Манхэттене. Это было место, где он мог погрузиться в свои мысли, глядя на Центральный парк.

В прежние времена он даже снимал несколько номеров в отеле Sherry-Netherland в качестве своей манхэттенской штаб-квартиры. Как только фондовая биржа закрывалась, Ливермор пораньше возвращался сюда из офиса и предавался любовным утехам с молоденькими красотками, которых ему подбирал и поставлял его друг — импресарио Флоренц Зигфельд-младший. Позднее он вспоминал те времена как «самые счастливые дни в моей жизни». Окончательно он покинул свои комнаты только в 1936 году, когда они с женой купили постоянную квартиру на Парк-авеню.

Возможно, не случайно Ливермор выбрал для своего последнего шага именно это место. Эти стены хранили столько приятных воспоминаний. С 1927 года он неизменно обедал здесь, а после окончания торгов частенько захаживал «пропустить стаканчик» — обычно в кругу прежних пассий, к тому времени уже устроивших свою семейную жизнь.

Но настроение человека, вошедшего в Sherry-Netherland в тот обеденный перерыв, разительно отличалось от настроения легендарного инвестора, некогда гремевшего на Уолл-стрит. Это было состояние человека, осознавшего тщетность прожитых лет. Его многомиллионное состояние давно кануло в Лету, и теперь он существовал на скромное пособие и подачки щедрой супруги. Жена его действительно была богата — наследница четырёх предыдущих браков, каждый из которых окончился вдовство

В своих собственных глазах Ливермор был законченным неудачником —что в делах, что в личной жизни. Причины своих провалов он понимал прекрасно, многократно их анализируя. Все его проблемы сводились к одному слову — «непоследовательность».

И хотя в пантеоне Уолл-стрит он уступал по значимости разве что Джону Пирпонту Моргану, его жизнь представляла собой сплошную череду головокружительных взлётов и падений — от положения богатейшего американца до состояния полнейшей нищеты. Как-то раз между этими крайностями прошло всего пять лет.

Он также был много раз женат, а его личная жизнь на протяжении долгих лет была настолько противоречивой, насколько это вообще возможно. По его собственным оценкам, за время, пока он зарабатывал миллионы на фондовом рынке, он переспал с сотнями женщин, большинство из которых были замужем, а многим из них еще и не исполнился 21 год.

В тот четверг Ливермор сидел один за столиком, ел куриный салат, пил белое вино и что-то записывал в небольшую записную книжку. Потом он встал и пошёл обратно в офис. По тому, как он коротко здоровался со знакомыми по пути, было видно, что он обдумывает что-то важное, что должно было случиться позже. Ливермор всегда всё тщательно планировал — и биржевые сделки, и даже свою смерть.

Когда он вернулся в отель Sherry-Netherland около 16:30, никто ничего не заподозрил. Бармен Карл Фишер, который обслуживал его за обедом, налил ему первый из двух бокалов Old Fashioned — крепкого коктейля из виски с горькой настойкой. Видимо, этот алкоголь придал Ливермору решимости для того, что он задумал.

Он провёл за маленьким столиком в баре уже целых полчаса, не обмолвившись ни с кем ни словом, медленно потягивая свой напиток и делая какие-то пометки в карманном блокноте. Периодически он отрывался от записей, поднимал глаза и надолго замирал, погружённый в собственные размышления. Позже бармен Фишер вспоминал, что в тот день Ливермор вёл себя заметно более суетливо и нервно, чем обычно, хотя в целом ничего особенного в его поведении не было.

Затем он знаком подозвал Фишера и заказал второй Old Fashioned. Прошло ещё полчаса, и Карл Фишер — последний человек, которому суждено было с ним говорить — вежливо поинтересовался, не желает ли клиент освежить свой напиток, заказав его в третий раз. Ливермор отказался, спокойно произнеся: «На этом всё», после чего потянулся к своему денежному зажиму, чтобы оплатить последний в своей жизни счёт. Ровно в 17:25 63-летний мужчина поднялся со своего места и, не задерживаясь, прошёл через просторный холл Sherry-Netherland прямиком к мужскому гардеробу. На мгновение его взгляд встретился с глазами Юджина Войта, управляющего отелем, но ни один из них не проронил ни слова. Впоследствии Войт, ставший последним, кто видел Ливермора живым, говорил: «Во внешности мистера Ливермора не было абсолютно ничего необычного, он выглядел совершенно нормальным и даже достаточно жизнерадостным, на мой взгляд.»

Ливермору с трудом удалось отыскать своё пальто, которое оказалось завалено другими. Наконец достав его, он аккуратно сложил одежду и опустился на стул в углу гардеробной. Блокнот он поместил в левый карман пиджака. Затем расстегнул рубашку и извлёк из правого кармана пальто автоматический пистолет Colt .32 калибра. Будучи левшой, он с ледяным спокойствием поднёс оружие к левому виску и нажал на спуск. Его тело безвольно откинулось на спинку стула.

Крови оказалось поразительно мало, и вообще не было никаких видимых признаков того, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Случайный наблюдатель мог бы подумать, что мужчина просто задремал. Удивительно, но тесное помещение гардеробной каким-то образом заглушило звук выстрела — никто ничего не услышал. Ливермор разбирался в оружии и был хорошим стрелком. Он прекрасно понимал, что нужно делать, чтобы покончить с собой чисто и без шума.

В 17:35 служащий отеля Патрик Мюррей, совершавший свой ежечасный обход помещений, вошел в гардеробную и увидел Ливермора, бессильно обмякшего в кресле. Решив, что перед ним просто человек, потерявший сознание от недомогания, Мюррей немедленно позвал Винсента Мёрфи, помощника управляющего отелем. Мёрфи сразу узнал Ливермора и попытался привести его в чувство. Именно в этот момент он заметил тонкую струйку крови, медленно стекавшую из раны за правым ухом — след невероятно точного выстрела. Обнаружив лежащий на полу пистолет, Мёрфи мгновенно понял, что именно произошло в этой маленькой комнате. Он велел Мюррею оставаться у входа и никого не впускать, а сам поспешил к телефону на стойке регистрации. Набрав номер 67-го полицейского участка Нью-Йорка, он кратко изложил ситуацию. Дежурный офицер, не имевший ни малейшего представления о том, кто такой Ливермор, ответил, что немедленно вышлет наряд и машину скорой помощи. Следующим звонком Мёрфи вызвал вниз управляющего отелем Юджина Войта.

Когда Войт спустился, оба мужчины вошли в гардеробную и в молчании встали возле тела Ливермора, неосознанно охраняя его покой до прибытия правоохранительных органов. Прибывшие полицейские без труда констатировали смерть. Приехавшая от госпиталя Metropolitan скорая помощь ожидала у парадного входа. Среди медиков присутствовал хирург Вильеминия, специализировавшийся на черепно-мозговых травмах, но и он мог лишь официально зафиксировать смерть и вызвать судмедэксперта.

Для координации дальнейших действий прибыл инспектор Патрик Кенни. К этому времени у входа в отель уже собралась целая толпа папарацци, успевших получить информацию о случившемся от сотрудников отеля.

После предварительного осмотра места происшествия Кенни в сопровождении Войта отправился на Парк-авеню 1100, чтобы лично сообщить трагическую новость супруге Ливермора, Харриет. Услышав страшное известие, женщина впала в истерику, и Кенни немедленно вызвал ее личного врача. Мужчины оставались в квартире до прибытия доктора, который ввел ей сильное успокоительное и уложил в постель. Оттуда же из квартиры инспектор Кенни позвонил сыну покойного — Джесси Ливермору-младшему — и был вынужден сообщить ему о смерти отца по телефону, хотя крайне не любил делать подобные вещи таким образом. Он попросил молодого человека срочно приехать в Sherry-Netherland для проведения официальной процедуры опознания. Потрясенный Ливермор-младший дал свое согласие. Он прошел в спальню, облачился в клетчатый костюм, элегантное пальто и фетровую шляпу-трилби, после чего вышел на улицу в поисках такси. В состоянии глубокого потрясения он забыл взять с собой ключи и бумажник.

Около 18:45 Джесси-младший уже подъехал к отелю. Выйдя из такси с дымящейся в зубах сигаретой, небрежно зажатой в губах, он на мгновение застыл, ослепленный вспышками фотокамер. Прямо глядя в объективы, Джесси молча прошел в вестибюль, не расплатившись с таксистом. Сообразительный швейцар, мгновенно оценивший ситуацию, поспешил рассчитаться за проезд вместо него.

Джесси-младший находился в ужасном состоянии, стоя в вестибюле отеля, потрясенный до глубины души и совершенно растерянный. Войт и Кенни взяли его под руки и сразу же проводили в гардеробную для официальной процедуры опознания. Персонал отеля подготовил небольшую столовую рядом с гардеробной, куда его и проводили. Туда принесли телефон, и молодому Ливермору сказали, что он может оставаться в этой комнате столько, сколько потребуется.

Уже через час новость распространилась в деловом центре города, и вестибюль отеля заполонили журналисты. У входа остановился полицейский фургон, машины правоохранительных органов стояли в беспорядке с мигающими огнями. Несмотря на это, жизнь в отеле продолжалась удивительно буднично, и большинство гостей в вестибюле оставались равнодушными к тому факту, что великий Джесси Ливермор только что умер в нескольких метрах от них.

К этому времени прибыл управляющий офиса Ливермора Уолтер Макнерни. Он попытался успокоить Джесси-младшего, и когда тот немного пришел в себя, они затронули болезненную тему — как сообщить новость его младшему 17-летнему брату Полу, который находился в школе-интернате в Лейквилле, Коннектикут, в знаменитой школе Hotchkiss. Более престижной и дорогой школы было трудно найти. Она была подготовительной школой для Йеля, а среди ее выпускников числились Генри Люс, Генри Форд II, Форрест и Джон Марс, Гарольд Стэнли и Том Вернер.

Макнерни сказал Джесси, что сам позаботится об этом звонке. После чего Джесси надел пальто и пешком отправился к квартире своего отца.

С очень тяжелым чувством на сердце Макнерни выяснил на ресепшене номер школы и взял трубку, чтобы дозвониться до директора, Джорджа ван Сантворда. Секретарша школы на 600 учеников долго не соглашалась соединять его с директором, пока он не объяснил ей причину такого звонка. Узнав о случившемся, она без колебаний согласилась. Директор школы Ван Сантвурд проработал в этой должности 14 лет, и это был не первый подобный звонок. К тому же он водил санитарные машины на фронте во Франции во время Первой мировой войны и привык сообщать плохие новости. Так же Макнерни предупредил директора, что шофер Ливермора уже выехал за Полом.

Инспектор Кенни остался оформлять документы. Ему предстояло составить официальный отчёт и доставить его той же ночью комиссару полиции на дом.

В отчёте Кенни не оставил места для сомнений: Ливермор добровольно ушёл из жизни. У его ног лежал пистолет, а в кармане нашли предсмертное письмо. Записка, написанная неразборчивым почерком, занимала восемь страниц блокнота и была адресована жене — теперь уже пятикратной вдове. Кенни дословно воспроизвёл её содержание в отчёте, после чего передал документы Макнерни для вручения Джесси-младшему.

Если самоубийство Ливермора не вызывало вопросов, то его жена представляла странную загадку. Пресса позже выяснила: её четыре предыдущих мужа тоже покончили с собой. Ливермор стал пятым. Эта зловещая последовательность так и не получила объяснения. Но факт оставался фактом: великий финансист свел счёты с жизнью в приступе депрессии.

Сегодня его состояние диагностировали бы как клиническую депрессию. Некоторые биографы позже находили у него признаки аутизма и биполярного расстройства. Горькая ирония: сам Ливермор когда-то писал, что биржевая игра не для людей с «шаткой психикой». В тот день эту фразу вспоминали многие.

Ливермор был постоянным и любимым гостем «Шерри-Незерленда» с первых дней работы отеля, всегда щедро одаривавшим персонал чаевыми — в тот вечер даже видавшие виды сотрудники не могли сдержать слез. Поздним вечером управляющий собрал весь персонал в своем кабинете, чтобы почтить память почетного гостя минутой молчания.

Когда весть о смерти распространилась по городу, Нью-Йорк жаждал подробностей. Однако администрация отеля хранила молчание. Под давлением журналистов на следующий день комиссар полиции был вынужден созвать экстренную пресс-конференцию. Инспектор Кенни зачитал отрывки из предсмертной записки, где Ливермор повторял одни и те же мучительные слова: «Это единственный выход… Я устал бороться… Я недостоин вашей любви… Я потерпел крах». Последняя строка гласила: «Дорогая Нина, ничего не могу поделать, дела мои плохи, больше не могу продолжать. Мне искренне жаль, но это единственный выход — Любящий тебя Лори». Кенни охарактеризовал послание как «логичное, но навязчиво повторяющееся». Комиссар отметил, что Ливермор явно находился в состоянии «сильнейшего эмоционального потрясения».

Близкие друзья не узнавали человека, таким каким о нём писали газеты. Они возлагали вину на третью жену, особенно узнав о судьбе её четырех предыдущих мужей. «До встречи с Ниной он не был тем подавленным человеком, каким стал позже», — говорили они репортерам, убежденные, что её личность радикально изменила его мировоззрение. Один из друзей заметил: «Два вдовства из-за самоубийств можно считать совпадением, но пять — это уже закономерность». Какую именно — он предпочел не уточнять.

Опубликованные в последующие дни некрологи были длинными и доброжелательными, в основном сосредотачиваясь на периоде 1929-1934 годов, когда Ливермор заработал 100 миллионов долларов, но затем растерял состояние, влезши в долги на 5 миллионов. Именно эти годы стали переломными, предопределившими трагическую развязку