Блог компании Финам Брокер | Алексей Улюкаев о политике Трампа, долларе и снятии санкций

Приход к власти в США Дональда Трампа обострил отношения между США и Европой, что может привести мир к новой экономической фрагментации. При этом окончание российско-украинского конфликта, хотя и несет за собой возможное снятие санкций, таит немало вызовов для мировой экономики. О том, ослабнет ли роль доллара США, какие опасности таит в себе тарифная война Трампа и что будет с сектором ВПК России, Finam.ru рассказал главный научный сотрудник Фонда экономической политики, экс-министр экономики Алексей Улюкаев, автор недавно вышедшей книги «Мировые резервные валюты».

— О чем ваша новая книга?

В ней я обсуждаю вопросы дедолларизации. Позиция, которую я излагаю: никакой реальной альтернативы доллару сейчас не существует. 

И там, среди прочего, у меня есть один из аргументов – американский бюджет. Существуют страхи по поводу того, что американский внешний долг очень большой, 37 триллионов долларов. Но здесь просто нужно разобраться, кто является держателями этого долга, а это в основном частные, несуверенные держатели. И когда говорят, что Китай сократил свое присутствие в американском долге, забывают, что эта страна была держателем 5% американского долга. И, кстати, выход Китая из американского долга был кратно компенсирован увеличением этого долга у других держателей. То есть в американский долг вкладываются даже суверенные держатели, а частные тем более. 

Я также утверждаю, что американский бюджет находится и будет находиться в лучшем положении, чем бюджеты любых других стран, таких как государства ЕС, Япония и Китай. К тому же, страны европейского сообщества, Китай и Япония будут увеличивать свои военные расходы, а Америке этого делать не надо, поскольку она много лет держала их на уровне выше 3-4 % ВВП и имеет огромный и динамичный военно-промышленный комплекс. В то же время ЕС, Япония и Китай все эти годы держали военные расходы на уровне меньше 2% ВВП, и их военно-промышленные комплексы нуждаются в существенном дофинансировании. И второе, я это тоже описываю в своей книге, Трамп – это про сокращение расходов при возможном, но меньшем сокращении и налогового бремени. Расходы будут сокращаться, это очевидно. И в этом смысле, бюджет Штатов будет более здоровым.

— Трамп собирается резко поднять тарифы, как для Европы, так и для Китая. Как вы думаете, если эта политика будет реализована, чем она грозит и нам, и другим европейским странам?

Увеличение тарифов будет скорее вредным для ряда отраслей, например, для американского автомобилестроения, которое Трамп сам хочет поддерживать. В принципе, сегодня прослеживается тенденция к некоторой деглобализации, к фрагментации мирового рынка, к утрате Всемирной торговой организации своих базовых функций. И будет ли это сделано в форме резкого повышения тарифов или в виде нетарифных ограничений, все равно. К сожалению, эта фрагментарность в мире будет нарастать. Это означает просто минус из мирового экономического роста, от которого будут страдать и те, кто вводит эти ограничения, и те, против кого их вводят.

— На прошедшей в Мюнхене конференции по безопасности лидерами США было сделано немало негативных заявлений в отношении Европы. Не кажется ли вам, что сейчас, может быть, для России настает подходящий момент для налаживания отношений с Европой?

Наша эйфория по поводу отношений с Америкой скорее вредна, чем полезна. Америка для нас – это почти нулевой торговый партнер. И поэтому от улучшения отношений с Америкой экономика не получит ничего, или почти ничего. А вот улучшение отношений с Европой, конечно, в экономическом смысле, было бы гораздо более продуктивным. Я думаю, что американцы это хорошо понимают, и они не хотели бы нашего большего сближения с Европой.

Слишком большую зависимость от Китая я тоже считаю опасной. Китай защищает исключительно свои интересы. Они очень жесткие переговорщики и очень жесткие партнеры. Выигрыш Китая от этого партнерства очевидный, выигрыш Российской Федерации неочевидный. Поэтому, конечно же, для нас было бы гораздо лучше вести сбалансированную политику в отношении Европы, и скажем, Японии. Япония — партнер во многом сходный по структуре экспорта с Китаем, который был бы для нас весьма полезен. Конечно же, в ситуации какой-то разрядки и ослабления напряженности, желательно бы увидеть подобные сдвиги.

— На фоне переговорного процесса, который начался между Россией и Соединенными Штатами, есть ожидания снятия определенных санкций. Можно ли говорить о том, что ослабление санкционного режима добавит драйва экономике?

Если бы это действительно произошло, это, безусловно, добавило бы драйва. Но я бы отличал содержательные санкции от поверхностных. И именно такого рода санкции, несодержательные, скорее всего, будут смягчены или будут отменены. Это санкции не индивидуальные, а секторальные, но которые при этом влияют больше на конкретных людей, чем на государственную и общеэкономическую систему. 

Например, санкции, связанные с авиасообщением. Известно, что из-за того, что теперь воздушное пространство Российской Федерации закрыто для европейских и американских компаний, летать из Азии в Европу китайскими компаниями, которые летают через воздушное пространство Российской Федерации, гораздо выгоднее, поэтому они выигрывают конкурентную борьбу. Подобные санкции, как мы ожидаем, будут сокращаться, поскольку они крайне невыгодны и трудно защитимы в гуманитарном смысле. 

Но есть два типа санкций, которые реально являются проблемными для экономики. Это санкции, связанные с финансами, и санкции, связанные с технологиями. Мне кажется, что они не будут отменены и каким-то образом будут продлеваться. 

— Общаясь в прошлом с американскими чиновниками, можете ли вы сделать вывод о том, действительно ли они так уверены в силе санкций?

Что касается американцев, то дело не в том, верят они или не верят в санкции, а дело в том, что любая эффективная государственная машина работает с большой инерцией. То есть неважно, что декларируют президенты, есть Deep state, набор бюрократических регламентов, процедур, решений, которые обладают известной и большой инерцией. И в этом смысле она будет продолжаться, несмотря на то, что наверху говорятся какие-то другие слова.

Что бы ни утверждалось, санкции все-таки работают. Это санкции, результат которых отсрочен во времени. То, что направлено на технологии, скажем, дает свои основные эффекты через 3, 5, 10, 15 лет. 

— Многие экономисты сегодня говорят о том, что рост российской экономики во многом происходит за счет военных и смежных отраслей. Как вы сегодня оцениваете экономическое положение страны и какие вызовы стоят перед нашей экономикой в ближайшее время?

Честно говоря, моя оценка не сильно отличается от тех, что делают мои коллеги, работающие в министерстве экономики, министерстве финансов и Центральном банке. А именно, что был период, когда расширенный спрос, в том числе спрос бюджетно финансированный, стал локомотивом роста. Но при любом увеличении спроса, когда у вас нет свободных трудовых ресурсов, нет свободных производственных мощностей, нет логистических мощностей, это мощный сдерживающий фактор. И сейчас консенсус и правительственных, и независимых экспертов складывается вокруг оценки, что темп роста экономики в этом году и в ближайшие годы будет на уровне около 1%. То есть не будет серьезного спада, но не будет и серьезного роста. 

— Возможно в этом году мы подойдем к окончанию конфликта. Объёмы военного производства, наверное, начнут снижаться. Будут ли эти военные производства переориентироваться на гражданские нужды?

Конверсия — это очень сложная история. Речь идет не только о том, чтобы технологически переналадить производство. Должен измениться спрос, измениться потоки доходов. Посмотрите, как эти три года привели к тому, что серьезно изменились внутренние финансовые потоки. То есть, прежде депрессивные регионы, где было создано большое количество предприятий оборонно-промышленного комплекса, оказавшиеся в рыночных условиях в сложном положении, вдруг перестали быть такими уж депрессивными. Означает ли это, что в связи с политическим изменением этот поток прекратится? 

Сделать очень сложно и по социальным соображениям, и по экономическим. И я не знаю решения этой проблемы, не знаю простого ответа. Знаю только, что это чрезвычайно сложно. Поэтому конверсия будет непростой и не даст быстрого видимого экономического эффекта.

— Вернемся к вашему опыту работы в Центробанке. Ключевая ставка поднимается, это сдерживающий эффект для инфляции, но, с другой стороны, и для бизнеса. Как вы видите эту ситуацию?

Действия в сфере фискальной и денежно-кредитной политики могут быть однонаправленными, скоординированными, а могут быть разнонаправленными. В последние три года мы имеем разнонаправленную политику, то есть мягкую фискальную политику с бюджетным дефицитом, большими бюджетными тратами и жесткую денежно-кредитную политику с экстремально высокой ключевой ставкой. Это плохая история. При мягкой фискальной политике вы можете делать свои упражнения с ключевой ставкой сколь угодно долго без видимого результата. Если фискальная политика возвращается к сдержанности, тогда монетарные средства будут работать. 

Я считаю, что в этой ситуации инфляционное таргетирование в прежнем понимании невозможно. И поэтому я приветствую то, что в декабре и феврале ЦБ оставил ставку неизменной.

— Согласны ли вы с мнением экономиста Михаила Задорнова, который сказал, что без окончания конфликта бюджет не сбалансируется?

Без окончания конфликта он будет находиться в состоянии дисбаланса, но я не уверен в том, что окончание конфликта автоматически приведет бюджет к балансу. То есть с первой половиной утверждения я согласен, а со второй — нет. Это потребует некоторых специальных усилий, потому что очень велика инерция тех социальных выплат, тех субсидий бизнесу, которые связаны с оборонным комплексом, которые стали структурообразующим фактором и от которых будет очень сложно отказаться.

Но мне кажется, что все-таки ключ к улучшению ситуации лежит в глобальной экономике. И Российская империя, и Советский Союз, и современная Российская Федерация были реально открытыми экономиками. Они очень активно участвовали в международной организации труда. И поэтому нам, конечно же, важно восстановить позиции по нефтяному и газовому экспорту и экспорту металлов. Это ключевой вопрос: будет у нас по-прежнему высокое позитивное сальдо торгового баланса, а, следовательно, и платежного баланса по счету текущих операций, или нет. Если это произойдет, тогда можно думать более содержательно про бюджет и про монетарную политику. Вот поэтому я считаю, первое и главное — это оптимизация внешней торговли и как следствие бюджет более высокой степени сбалансированности. И тогда уже и денежно-кредитная политика будет эффективна. 

— В последнее время часто слышно мнение, что российская экономика находится в стадии «чеболизации», создания многоотраслевых корпораций по примеру Южной Кореи. Насколько эта модель будет эффективной в будущем?

Я думаю, ситуация не сильно изменилась по сравнению с прошлыми годами. Российская экономика и прежде могла описываться в таких терминах. То есть доля государства в собственности и регулирование ресурсопотоков всегда была высокой и, можно сказать, избыточной. И я не уверен, что есть простой способ решить эту проблему. Но нужно все-таки стремиться к тому, чтобы хотя бы правила игры на рынке были не бенефициарными для отдельных государственных компаний. Ну, а затем уже можно думать и об изменениях.

— Как человек, как экономист вы сформировались под воздействием европейской либеральной школы. Сегодня слово «либерализм» стало почти ругательным. Как вы относитесь к утверждениям о кризисе либеральной экономической идеи?

Европейский либерализм исторический – это мир, низкие налоги и маленькое государство. Американский либерализм, гораздо более молодой, — про гендерное равенство, инклюзивность и т.п. Я, безусловно, сторонник европейского понимания либерализма. И я противник крайностей, когда разного рода меньшинства получают приоритет, а большинство остается в стороне. И мне кажется, то, что даже сам термин «либерализм» сейчас осуждаем и ругателен, связано с тем, что наша оптика сбилась и мы вместо исторического либерализма видим лишь его современную модификацию.

— Вопрос миграции стал последние годы довольно острым для российского общества. Действительно, среди мигрантов есть разные люди, но в то же время — это рабочая сила, которая нам нужна. Как вы, как экономист, смотрите на вопрос миграции?

Эти вопросы очень важны и в бюджетном, и в социальном смысле. Выбор таков: либо технологический прогресс, а значит — разнообразные трудосберегающие технологии, либо все-таки мигранты. Причем, даже если вы вкладываетесь в технологический прогресс, даже если у вас нет санкционных ограничений и так далее, все равно это сложный путь, который не применим ко всем секторам. Он применим к секторам, которые связаны с производством товаров, но плохо применим там, где производятся услуги. Главный вопрос не в миграции как таковой, а в контроле за поведением мигрантов. Не надо уменьшать количество мигрантов, надо следить за тем, как они себя ведут. В ОАЭ, например, коренное население составляет 10 – 12% активных трудовых ресурсов, но это не порождает социальных проблем. 

— Вы затронули тему деглобализации. Соединенные Штаты еще при Байдене начали возвращения части производства на родину. В России тоже очень много говорят об этом. Как соединить возрождение производства в стране с желанием быть частью мировых цепочек?

Да, началась определенная фрагментация, но это же не абсолютная фрагментация. Все равно цепочки создания добавленной стоимости есть и будут. И теория сравнительных издержек производства, которой уже почти 300 лет, разработанная Давидом Рикардо, работает и сегодня. Страны специализируются на том, что требует от них меньше трудозатрат, ресурсозатрат и так далее. И в этом смысле, кооперационные связи останутся. Хотя в условиях торговых войн, тарифных барьеров, они будут несколько искажены. И поэтому я не вижу никакого противоречия в том, чтобы поощрять развитие собственной промышленности и чтобы эта промышленность участвовала в международном взаимодействии.

— Каким вы видите будущее BRICS?

БРИКС не институциализирован. Это по сути клуб лидеров, клуб заявлений, там нет действующих структур. В этой организации есть весомые страны: Китай и особенно Индия. Я, честно говоря, гораздо больше верю в экономические перспективы Индии, чем Китая. Мне кажется, Китай достиг своего пика и дальше не пойдет. А вот Индия по-прежнему, мощная, демографически менее проблемная, молодая страна, и я смотрю на ее будущее более позитивно. Да, Индия — это страна контрастов: дворец миллиардера и нищий, который сидит на улице. Но экономика динамично работает. Это не вызывает большого социального напряжения. Это приемлемо для населения.

— Как вы смотрите на такую фигуру, как Илон Маск? Его последние шаги в роли советника Трампа вызывают оторопь у многих. 

Я боюсь таких людей. С моей точки зрения, он прежде всего шоумен. В основном, он эффективно занимается маркетингом, он продает нечто публике, он делает это хорошо, но я не считаю такого рода деятельность по-настоящему полезной для экономики и общества.

🧐 Читать на Finam.ru

✅Подписывайтесь на телеграм-канал Финам Инвестиции и Торговые сигналы