Пропагандистский язык в современной прессе и телевидении

Разделение лексики языка на три словаря по области употребления[править | править код]

Словарь A включал только те слова, которые годны для использования в повседневной жизни. Поскольку был в ходу у народа, слова составлялись по самой строгой схеме. В этом словаре наиболее ярко проявлялось стремление минимизировать словарный обиход, по возможности делая слова краткими, но легко различаемыми на слух. Был построен на базе обычных слов старояза, очищенных при этом от двусмысленностей и неясностей. Будучи чрезвычайно скудным, годился в основном лишь для бытовых нужд, поскольку позволял выражать мысли только в отношении конкретных объектов и физических действий. В силу своей специфики был непригоден для философских размышлений на абстрактные темы.

Словарь B прежде всего состоял из слов, специально конструируемых для выражения политических или этических понятий. Стремились наиболее полно и точно отразить эти понятия с помощью слов, приоритет всё же состоял в том, чтобы вводить в употребление такие слова, которые бы автоматически навязывали использующему их определённую позицию.

Словарь C являлся вспомогательным, в него включались лишь научные и технические термины, имеющие хождение среди специалистов. Смысл этих терминов также был очищен от нежелательных значений, они практически не пересекались с лексемами двух других словарей.

Ликвидация смысловых оттенков и сокращение словаря[править | править код]

Новояз был сконструирован таким образом, чтобы его словами легко можно было выразить дозволенные идеологией значения, но нельзя ни прямо, ни косвенно высказать все остальные. Для этого из него исключались слова, имеющие нежелательные значения, а те из них, которые сохранялись, были очищены от всех «лишних» значений. Оруэллом приводится следующий пример:

Слово «свободный» в новоязе осталось, но его можно было использовать лишь в таких высказываниях, как «свободные сапоги», «туалет свободен». Оно не употреблялось в старом значении «политически свободный», «интеллектуально свободный», поскольку свобода мысли и политическая свобода не существовали даже как понятия, а следовательно, не требовали обозначений.

Например, новояз позволял сказать: «Все люди равны», — но лишь в том смысле, в каком старояз позволял сказать: «Все люди рыжие». Фраза не содержала грамматических ошибок, но утверждала явную неправду, а именно что все люди равны по росту, весу и силе. Понятие гражданского равенства больше не существовало, и это второе значение слова «равный», разумеется, отмерло.

Целью новояза было сужение возможных границ человеческого мышления, для чего словарный запас языка сводился к минимуму: если без какого-то слова можно было обойтись, оно должно было быть исключено из словаря новояза.

Согласитесь, одно дело, если вам предлагают «вести переговоры с Западом». И совсем другое, если вам предлагают «идти на поводу у Запада». Одно дело, если вы разговариваете с «государством Грузия». И совсем другое, если вы разговариваете с «марионеточным режимом Саакашвили». Одно дело, если вы скорбите по жертвам Голодомора. И совсем другое, если вы «вбиваете клин между народами», рассуждая «о так называемом Голодоморе» до «всестороннего изучения проблемы историками». Что такое словосочетание «однополярный мир»? Это ведь точная калька с советского новояза — «капиталистический мир». Как известно, мир капитализма, чистогана и наживы должен был пасть, поскольку был исторически обречен. Но пал почему-то передовой СССР, и США остались единственной сверхдержавой. Теперь нам говорят «однополярный мир». Подразумевается, что он тоже должен пасть. С какого перепугу? «Прогнивший буржуазный мир» должен был пасть перед передовым общественным строем, а также в связи с большим количеством танков и боеголовок на душу населения в СССР. Но почему должен пасть «однополярный»? Бесспорно, мы превосходим США по целому ряду показателей, например, по количеству украденных из казны денег. Тут мы, есть подозрение, вообще вне конкуренции. Но вряд ли США убоятся этого и распадутся.


А вот еще словосочетание новояза — «встать с колен». Недавно я услышала его при самых замечательных обстоятельствах. Я стояла у перекрытой дороги (ехало Наше Все, или Второе Наше Все, или супруга Нашего Вся), а так как в пробке я стояла первая, то я, разумеется, вышла из машины и выразила возмущение позорным либерализмом Кремля, который всего лишь заставляет нас часами простаивать в пробках и не требует от водителей выйти в грязь, хлопнуться на колени и закрыть глаза, как это было при проезде халифа в добром старом Багдаде. В два счета бравый служивый объяснил мне, что «дороги государственные» (и что мы, действительно, делаем на этих дорогах? Скажем спасибо, что пускают и даже не давят иногда), а потом, глядя на необъятное море машин, скопившихся за его палочкой, опора режима гордо произнесла: «Зато мы встали с колен». Чем хорошо словосочетание «мы встали с колен»? Своей обобщенностью. Скажи: «Чиновники перестали давить людей». Не поверят. Скажи: «Чиновники стали меньше брать». Тоже не поверят. Скажи: «Батька Лукашенко признал Южную Осетию». И не поверят снова, потому что не только не признал, а опять кинул, несмотря на один миллиард долларов, выплаченный ему авансом. Скажи: «Мы стали полноправным членом «восьмерки». И так сказать тоже нельзя, потому что из «восьмерки» нас де-факто выперли. А вот «с колен мы встали». Всего два года назад, в очередном «Тыняновском сборнике», Мариэтта Чудакова опубликовала материал с исчерпывающим названием: «Язык распавшейся цивилизации», посвященный советской публичной речи. «Тексты на этом языке буквально в течение трех дней августа 1991 года потеряли свою коммуникативную функцию и превратились в памятники завершившейся цивилизации — как только была потеряна их властная функция», — пишет Чудакова. И вот эта речь возродилась вновь. Мы «встаем с колен», мы «не желаем идти на поводу у однополярного мира», мы «не потерпим тех, кто вбивает клин между братскими народами и требует пересмотра итогов истории». И Сталин у нас теперь — «эффективный менеджер», а истребление десятков миллионов людей ради создания неконкурентоспособных машиностроительных динозавров, которые все до одного или растащены на металлолом, или сданы под офисы — это, стало быть, и есть «эффективная форма хозяйствования». «Властная функция» — важнейшая функция этого новояза. Он не описывает мир, он создает его. Он объясняет, откуда все наши беды — в них виноваты враги с их происками. И откуда все наши достижения — от мудрого руководства тех, ради кого нас, как баранов, строят в многочасовые пробки.Читать далее: https://www.delfi.lt/ru/opinions/comments/novoyaz-epohi-putina.d?id=19818885

Мы уничтожаем слова — десятками, сотнямиежедневно. Если угодно, оставляем от языка скелет. В две тысячи пятидесятомгоду ни одно слово, включенное в одиннадцатое издание, не будет устаревшим. Он жадно откусил хлеб, прожевал и с педантским жаром продолжал речь.Его худое темное лицо оживилось, насмешка в глазах исчезла, и они сталичуть ли не мечтательными. — Это прекрасно — уничтожать слова. Главный мусор скопился, конечнов глаголах и прилагательных, но и среди существительных — сотни и сотнилишних. Не только синонимов; есть ведь и антонимы. Ну скажите, для чегонужно слово, которое есть полная противоположность другому? Слово самосодержит свою противоположность. Возьмем, например, «голод». Если естьслово «голод», зачем вам «сытость»? «Неголод» ничем не хуже, даже лучше, потому что оно — прямая противоположность, а «сытость» — нет.

«Не врёт, а умело недоговаривает.» (угадайте про кого речь — сами).

«Эпидемия ВИЧ в России — ложь либералов» и «нам важнее скрепы, без которых мы просто не будем существовать» (как будто крестик на шее и пробивание пола лбом может заменить презерватив и повышение культуры и грамотности населения).