Уйти — не уходя. Как бренды НЕ уходят из РФ. Бегство мировых брендов — НЕТ: многие наращивают прибыль.
После 24 февраля сотни зарубежных фирм заявили об уходе из России.
Но тех, кто ушел по-настоящему, — единицы.
Есть пять ключевых стратегий выхода («экзита»).
Разберем эти стратегии.
В 1941 году США вступили во Вторую мировую войну и разорвали экономические связи с Третьим рейхом.
Германское подразделение Coca Colа осталось без главного ингредиента для производства напитка — концентрата, который производился и до сих пор производится только в США.
Тогда руководитель Coca Cola в Германии решил вести дела самостоятельно и даже изобрел новый продукт на основе яблочного жмыха и молочной сыворотки.
Напиток получил название Fanta и завоевал огромную популярность в Европе, поддержав на плаву бизнес германской Coca Cola.
Дождавшись конца войны, руководитель Coca Cola в Германии сообщил в головной офис: «Присылайте аудиторов», после чего отдал прибыль материнской компании и вернул ей германские активы.
Эта история может служить иллюстрацией стратегии «дождаться лучших времен», которую выбрали многие иностранные компании на российском рынке.
Многие не смогли найти покупателя на активы в России;
другие, громко хлопнув дверью, сохранили возможность остаться;
третьи просто решили немного переждать.
Есть и те, кто честно сказали:
мы сохраняем бизнес в России, потому что… просто сохраняем.
На примере ключевых игроков ряда важнейших отраслей расскажу истории тех, кто ушел, и тех, кто остался.
Йельский университет обобщил заявления иностранных фирм, работавших в России до 24 февраля.
На конец августа в Йельский реестр входят 1385 компаний, список разделен на пять категорий по степени вовлеченности инвесторов в экономику РФ — от тех, кто полностью ушел, до тех, кто ждет.
Проблемность этого списка заключается в том, что составители опирались на корпоративные заявления и не всегда учитывали реальное состояние дел.
Поэтому, например, пивоваренный гигант Carlsberg значится в разделе полностью ушедших, в то время как до сих пор ничего не сообщалось о том, что принадлежащая ему пивоваренная компания «Балтика» сменила владельца.
Тем не менее, по данным составителей Йельского реестра, только примерно пятая часть компаний ушли полностью, еще треть — заморозили деятельность.
А почти 600 компаний лишь сократили масштаб бизнеса, «покупают время» или просто ничего не предпринимают.
Из 60 крупнейших зарубежных инвесторов:
восемь получили убытки по итогам первого полугодия 2022 года (необязательно связанные с Россией).
Самые крупные потери — у немецкой энергокомании Uniper
(12,4 млрд. евро — из-за подорожания российского газа для германского рынка),
BP ($11,1 млрд) и
Renault (1,7 млрд евро).
BP и Renault связывают убытки с выходом из России.
Практически все компании зафиксировали в своих отчетах не убытки, а неденежные списания от бизнеса в России, которые далеко не всегда вызывали их убытки.
В ЧЕМ РАЗНИЦА?
Часто эти затраты имеют неденежный характер, то есть не обязательно влияют на прибыли и убытки, в других случаях они покрываются прибылью.
По 31 крупной компаниям, показавшим такие списания, их общая сумма составила $55 млрд.
Значительная часть компаний — ритейлеры, производители табака, а также нефтегазовые концерны — нарастили выручку в России.
Другие не понесли затрат — например, Phillip Moris, которому Россия дает 6% выручки.
Ритейлерам, производителям потребительских товаров и энергокомпаниям Россия, как правило, приносит более 10% и даже более 20% выручки.
Для фирм из других сегментов этот показатель обычно более скромный — менее 10%.
Случаи «чистых выходов» с российского рынка редки и нетипичны.
По пальцам можно пересчитать кейсы, когда иностранная фирма захотела продать или передать активы российскому партнеру так, чтобы уйти насовсем.
Одна из них — финская Valio, которая продала российскому производителю колбас «Велком» — сырный завод в Подмосковье вместе с брендом Viola.
Завод и оборудование — это легко отчуждаемый актив.
Но непонятно, что Valio будет делать с полученными деньгами.
Российский закон запрещает их выводить из страны, а иностранные финансовые институты, включая даже банки Казахстана, отказываются принимать денежные средства из российских банков.
Впрочем, те компании, у которых активы распределены по всему миру, могут преодолеть запрет на экспорт капитала из России, обменяв активы в РФ на объекты в других странах.
Так мог сделать польский ритейлер одежды LPP (бренды Reserved, Cropp и Sinsay), который весной продал российское подразделение китайскому консорциуму.
В любом случае, покупателем может стать только компания из дружественной страны: например, заводы бытовой техники Whirlpool выкупила турецкая Arcelik.
Редкий для нефтегазовой сферы пример «чистого ухода» — это продажа части активов Shell.
Российский «Лукойл» получил от него 411 АЗС и завод моторных масел в Торжке;
а «Газпром нефть» — 50%-ю долю Shell в нефтепромысле «Гыдан Энерджи».
Shell был одним из крупнейших западных инвесторов в России и активно финансировал развитие технологий добычи трудноизвлекаемой нефти, которых у России нет.
В итоге концерн оказался одним из наиболее пострадавших.
Ему пришлось зафиксировать затраты на обесценение активов на сумму почти $3,8 млрд.,
в том числе признать, что кредит на сумму $1,1 млрд., выданный на строительство Nord Stream 2, не будет возвращен.
А от крупнейшего актива в России — доле в заводе сжижения газа на Сахалине — Shell так и не смог избавиться.
Банковская сфера дает два примера «чистого выхода».
Глобальные финансовые институты оказались в ловушке:
с одной стороны, работать на рынке РФ им запрещено международными санкциями,
а с другой — российские власти препятствуют уходу.
В июле Минфин заявил, что не будет согласовывать продажу банков.
До этого решения два финансовых института смогли избавиться от российских активов:
в частности, Societe Generale еще в мае успел закрыть сделку по продаже Росбанка «Интерросу» Владимира Потанина — прежнего хозяина Росбанка, выкупившего свой актив обратно у французского финансового конгломерата.
При этом Societe Generale тоже вошел в число наиболее пострадавших при уходе, потеряв на этом 3,2 млрд. евро.
От российского банка Хоум Кредит успела избавиться и чешская группа PPF.
А вот один из крупнейших на европейском рынке банк HSBC, похоже, не успел.
В июле он договорился с российским Экспобанком о продаже ему бизнеса в России. Но в августе Путин своим указом запретил продажу банков.
Впрочем, у HSBC в России был небольшой бизнес — его выручка на локальном рынке составляла всего $15 млн при общей выручке в $19 млрд. по итогам 2021 года.
Вряд ли найдет покупателя на российский бизнес и Unicredit, который предлагал актив инвесторам из Китая и Индии.
По крайней мере, заместитель министра финансов РФ Алексей Моисеев сказал, что иностранным банкам рассчитывать не на что.
Еще один некогда крупный розничный и корпоративный игрок, Citigroup (впрочем, он начал сокращать присутствие в России еще несколько лет назад), похоже, отчаялся продать активы, поэтому в августе объявил, что оптимальный сценарий — сворачивание бизнеса.
Но закрыть банковский бизнес — это не продать молочный завод:
российские заемщики должны Citigroup $8,4 млрд.
Пока группа оценивает возможные убытки от выхода в $140 млн.
Другая стратегия: уйти с обратным билетом.
Это довольно распространенная стратегия, и ее выбирают компании, которым важно дистанцироваться от ставшего токсичным российского рынка, но не сжигать мосты.
Как, например, Renault, который избавился от завода в Москве за 1 рубль и
от почти 68% АвтоВАЗа,
но сохранил возможность вернуться, договорившись об опционе на обратный выкуп пакета в АвтоВАЗе в течение шести лет.
Похоже, что французы, как и многие другие, не теряют веру в то, что нынешний конфликт России со всем миром не может продолжаться вечно.
Компании хотят уходить так, чтобы была возможность вернуться.
Речь идет о том, чтобы уйти, не уходя.
Не исключено, что такую же стратегию могли выбрать British American Tobacco (BAT) и Imperial Brаnds — крупные производители сигарет в России.
BAT передала бизнес своему дистрибьютору СНС,
а Imperial Brаnds — российским предпринимателям.
Структура сделок может предусматривать варианты возобновления работы в России.
Клиент из Франции получил опцион на возвращение,
итальянская фирма, договорилась о том, что впоследствии сможет возобновить работу в России, если на это когда-нибудь согласятся власти ЕС.
Головные компании в Париже и Милане не были настроены терять российский рынок, но к выходу их подталкивали репутационные и санкционные риски.
Фирмы работали в основном в Москве, и столичные власти изначально выставили стандартные для всех условия — никого не увольнять, сохранить бизнес и налогооблагаемую базу.
Новые российские владельцы согласились их выполнить, и тогда чиновники из профильного департамента Москвы согласились на уход европейцев и даже помогли передаваемым из иностранных в отечественные руки предприятиям достичь договоренностей с новыми поставщиками выпавшего импорта — российскими фирмами.
Французы продали бизнес российскому топ-менеджеру, итальянцам было сложнее найти покупателя, с которым бы согласились в дальнейшем работать власти Москвы. В итоге их торговые точки выкупил конкурент из «дружественной» страны».
Деньги европейцы вывели через банки Казахстана — «это распространенная практика, и это не особенно сложно».
В патовой ситуации оказались многие крупные компании, от глобальных ритейлеров до нефтегазовых и промышленных гигантов.
Они хотят и пытаются уйти, но мешают юридические, организационные и финансовые препоны.
Продолжают работать в России крупные зарубежные ритейлеры, вложившие в развитие российской розницы десятки миллионов долларов.
Продовольственные сети, например, такие как Auchan и Metro, не могут продать сети российским операторам.
В этом случае доля «Магнита», «Дикси» или X5 в регионах превысит 25%, а это запрещено антимонопольным законом.
Другим сетям, например, Leroy Merlin, просто не найти покупателя на очень дорогие активы:
каждый гипермаркет этой сети стоит около 1 млрд. рублей.
С IKEA всё еще сложнее:
дело не только в цене, но и в том, что практически невозможно продать нетиповые магазины, построенные специально под формат компании.
У ритейлера одежды H&M, который пока тоже не нашел покупателя, магазины не самые типовые, но их все же можно «нарезать» под более простые, а с объектами IKEA так не сделаешь.
H&M в августе после пятимесячного перерыва вновь открыл магазины для распродажи товарных остатков.
Привлекательность активов IKEA ухудшает и то, что продажи мебели в этом году упали на 30–35%.
Поэтому эти активы непривлекательны, за них скорее нужно доплатить, чтобы кто-то взял на себя обязательства по выплате зарплаты и других обязательных платежей.
Те, кто смог сделать exit, скорее исключения, эти истории не до конца понятны и, скорее всего, не до конца реализованы.
В частности, потому что продать можно, а вывести из страны деньги — очень сложно. Только тем, у кого в России были достаточно типовые и «простые» для покупки магазины, как, например, уже упомянутый LPP, удалось продать бизнес.
В ловушке оказались не только крупнейшие ритейлеры, но и промышленные гиганты.
Хуже других пришлось нефтегазовому концерну Shell, который вначале неторопливо искал покупателя на свою 27-процентную долю в крупнейшем инвестиционном проекте, заводе сжижения газа «Сахалин-2».
Четыре месяца прошло в переговорах, пока 30 июня Путин своим особым указом не передал имущество завода специально созданной российской компании, а Shell, как сказано в документе, либо «обязан» стать ее акционером, либо потеряет долю в заводе — она будет принудительно продана «российскому юридическому лицу».
После этого государство определит, нанес ли Shell экологический, технологический и финансовый ущерб, и спишет штраф, если найдет за что.
В путинском указе сказано, что в результате деятельности «некоторых иностранных юридических лиц» на Сахалине появилась «угроза возникновения чрезвычайной ситуации природного и техногенного характера».
В начале сентября Shell объявил российскому правительству, что никакие доли в новой компании взамен старой ему не нужны:
это противоречит его стратегии на выход из России, и что он оставляет за собой все свои права на долю в заводе «Сахалин-2».
Вполне объяснимую неторопливость при уходе с рынка демонстрируют международные промышленные гиганты, которые за последние 15–20 лет вложили миллиарды долларов в огромные производства в России.
Это, например, крупнейшие глобальные табачные компании — Japan Tobacco Inc (JTI, четыре фабрики в РФ)
или Phillip Morris (PMI, две фабрики, 6% глобальных продаж, $2,5 миллиарда — стоимость активов в РФ).
Россия для них — стратегический рынок, на котором зарабатывается огромная прибыль.
PMI говорит о выходе с рынка, парадоксальным образом не упоминая продажу активов.
Глава PMI заявил о намерении покинуть Россию до конца года, но не пояснил как.
Главная сложность в том, что и у JTI, и у PMI в России один дистрибьютор — торговый гигант «Мегаполис».
«Если «Мегаполис» купит активы PMI, то JTI не сможет продать ему свой бизнес, так как он вряд ли сможет работать с собственниками прямых конкурентов, и наоборот.
Случай BAT был намного легче, потому что у него один эксклюзивный дистрибьютор, и он работал только с BAT.
Вероятно, российские компании, работающие с PMI и JTI, ищут возможности структурировать возможную сделку так, чтобы активы главных мировых конкурентов не оказались в одних руках.
Еще две огромные глобальные корпорации сразу же после начала СВО пообещали передать бизнес другим владельцам — это Carlsberg и Heineken, которые вместе с AB InBev-Efes поделили между собой российский пивной рынок.
Пообещали, но так и не передали.
Правда, Carlsberg объявил, что больше не считает российское подразделение, пивоваренную компанию «Балтика», частью своего бизнеса и не консолидирует ее результаты в отчетности.
В России некому купить эти активы из-за их высокой стоимости.
Вероятность того, что покупатель придет из дружественной страны невысокой по этой же причине.
Поэтому для российских пивоваренных предприятий ничего не изменилось, бизнес работает сам на себя.
Там нет никаких сокращений или паники, признаков готовящейся сделки тоже нет, никто не проводит due diligence и так далее.
А иностранные акционеры не приглашают потенциальных покупателей на переговоры.
Остается на российском рынке и третий глобальный игрок, крупнейшая в мире по объемам производства бельгийско-американская AB InBev.
Она владеет лидером российского рынка, AB InBev-Efes, на паритетных началах вместе с турецкой Efes и предлагала свою долю турецкому партнеру.
AB InBev ведет «активные дискуссии» с Efes.
Турецкая компания не очень торопится покупать дорогостоящий актив, никто не знает, что дальше будет с доходами населения.
Похожей стратегии придерживается и промышленный гигант General Electric.
В марте он объявил о замораживании операций в России.
При этом его совместный с компанией «Интер РАО» завод «Русские газовые турбины» в Рыбинске работает, как и работал, пакет GE оставил за собой, и нет никаких признаков переговоров о продаже.
Впрочем, после указа президента, запрещающего «недружественным» акционерам продажу долей в стратегических компаниях и энергетике, такая сделка невозможна.
Иностранных компаний, ссылаются на юридические сложности при уходе, но эксперты называют это лукавством.
Непреодолимых юридических преград для выхода нет, а то, что процесс растянут, объясняется тем, что компании просто не хотят терять свой бизнес и ищут того, кто даст самую высокую цену.
Эту стратегию выбрали европейские энергетические компании.
Что выглядит парадоксально, учитывая намерения ЕС отказаться от нефти и газа из России.
Западные фирмы предлагают простое объяснение: сейчас продать российские активы невозможно, а вот сохранять их важно, чтобы продолжать поставки газа в Европу.
Такова, например, официальная версия французской TotalEnergies — крупного акционера «Новатэка» и его гигантских заводов СПГ на Ямале.
TotalEnergies расстался с теми активами, которые продают топливо внутри РФ, но не с арктическими газовыми проектами, которые отправляют газовозы со сжиженным топливом на рынки Европы и Азии.
TotalEnergies подтвердил, что будет продолжать снабжать Евросоюз ямальским газом до тех пор, пока это не запретит Еврокомиссия.
По той же причине никуда не уходят и, похоже, даже не собираются еще три крупные западные нефтегазовые компании.
Немецкая Wintershall Dea и австрийская OMV всегда были стратегическими партнерами «Газпрома» и остаются ими: они сохраняют за собой пакеты в крупных российских газовых месторождениях — Южно-Русском и Ачимовском.
А один из крупнейших мировых трейдеров, торгующий энергоресурсами, металлами и зерном, — Glencore, был и остается партнером российского магната Олега Дерипаски.
В подконтрольном ему En+ у трейдера 10,5%.
Второй его крупный актив в России — 0,57% в государственной «Роснефти».
Приверженность энергокомпаний, в особенности французских и немецких, российскому рынку можно объяснить тем, что они куда менее уязвимы с точки зрения бойкота клиентов, чем компании потребительского сектора.
Кроме того, никто из них не хочет списывать миллиарды долларов капитализации из-за падения выручки или доли рынка.
Те эмоции, которые захлестнули мировое сообщество весной, теперь уже выкристаллизовываются в прагматизм.
Вероятно, из России уйдет часть иностранных компаний — по крайней мере те, чья капитализация и лояльность клиентов напрямую зависят от репутации.
А другие будут надеяться, что рано или поздно придут лучшие времена и у них появится возможность реализовать опцион на возвращение.
Возможно, обсуждение судьбы зависших в России активов и размера компенсации за них могли бы стать «разменной монетой» в переговорах о разблокировке золотовалютных резервов РФ.
Стоимость имущества иностранных компаний в РФ до 24 февраля оценивается в $400–500 млрд, что сравнимо с заблокированной долей резервов — это около $300 млрд.
Если их не разблокируют, можно ожидать, что иностранные компании вообще ничего не получат и их активы будут национализированы.
Поддержать канал: https://boosty.to/kolesnikov
Telegram https://t.me/kudaidem2
Rutube https://rutube.ru/channel/4169818/
Zen https://zen.yandex.ru/id/6228a9bdb2ff024222e4cab2
Youtube https://www.youtube.com/channel/UCrTyPO-n1ccPnf2mjMsUaJA
Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Контрабанда и торговля рабами убедительно доказывают вышесказанное.