В политике ХХ века доминировал центральный вопрос: какая часть нашей коллективной жизни может определяться государством, а что оставить рынку и гражданскому обществу? Для поколения, приближающегося к политической зрелости, дебаты будут другими: в какой степени наша жизнь может управляться и контролироваться мощными цифровыми системами и на каких условиях? Это основные вопросы, над которыми сквозь призму различных технологий рассуждает Джейми Саскинд в своей книге “Будущее политики”.
Вопрос об условиях, на которых технологические компании, платформы, которые по сути всего лишь медиаторы действительности, разгорается остро сейчас, особенно в свете блокировки аккаунтов Трампа. Автоматической реакцией на цензуру является мое возмущение и ее неприятие, даже при том, что человек, пытающийся остановить технологический прогресс и поигравший на фантомных страхах консервативного населения, мне вовсе не симпатичен. В какой-то идеальной реальности мне хотелось бы видить вольтерьянский мир, где можно говорить буквально все, что есть на душе и смеятся над любымими идеями, взглядами и чувствами, доходя до самых запрещенных тем, будь то религия, геноцид или расстройства. Как-то в духе киноязыка братьев Коэнов. Только через боль, смех, абсурд, и свободу всего можно дойти во всем до самой сути — “в работе, поисках пути, сердечной смуте”, как писал Пастернак, и оставить стержневую уверенность в том, что ценно. Однако, на то и каждый человек с реакциями и вкусами индивидуален, что моя любовь к холодному фиолетовому цвету кому-то кажется симпатией к похоронным расцветкам. Более того, принцип того, что “свобода моего кулака заканчивается там, где начинается свобода чьего-то носа” настраивает на необходимость и какой-то осознанной регуляции жизни на цифровых платформах, которые просто переносят отношения кулака и носа в другую плоскость. Поэтому блокировка аккаунтов Трампа — это отвратительное цензурирование по сути, что, в то же время, некая фильтрация специфической информации, как ограничивалось бы оскорбления или подстрекательства в жизни оффлайн.
https://t.me/Keynes_and_Buffet
Южнокорейская экономика развивается под мощным влиянием конфуциазма, сдобренного принципами протестантской этики (не чистый Макс Вебер), интегрированной в общественно-патерналистскую модель управления компаниями - чеболями. Термин “чеболь” происходит из тех же самых китайских иероглифов, что формируют японское слово “дзайбацу” — вертикально интегрированный денежный конгломерат, появившийся в Японии в эпоху Мэйдзи. Однако, чеболь — это трансформированный дзайбацу — более централизованное управление и отсутствие банков в собственности. Посмотрев на список компаний, входящих в местный индекс Kospi-100, большинство будут чеболями, включая крупнейший конгломерат Samsung, формирующий около 20% южнокорейского экспорта.
Чебольный стиль капитализма в определенной степени слишком далек от классического понимания капиталистической модели ( работает в маленькой ЮК, но слабо осуществима в более сложной и крупной системе + модель конгломератов не предоставляет такого предпринимательства, чтобы появился местный Билл Гейтс). Не только потому что индустрия управляется государством, но чебольные корпорации — это жестко структурированная иерархическая и бюрократическая схема управления, в которых особенность конфуцианского общественного стиля предполагает отношения между сотрудниками и управлением построены по типу отношений отца и сына ( никакого индивидуализма, не представляю работу с этими восточными реверансами). В самом буквальном смысле конгломераты управляются семьями, назначаются наследники и, что самое проблемное, сохраняются внутренние тайны. То есть публично торгуемые акционерные компании имеют проблему информационной закрытости, чистое отсутствие transparency. Из-за того, что всплывает информация о совершении менеджментом чеболей преступлений ( взятки, коррупция, уход от налогов, насилие), компании падают в цене. Более того, когда управление сажают за решетку, корейская практика дня прощения (15-го августа) устанавливает “отпущение грехов” президентом — то есть некто отдубасил железом сотрудников ( ага, отец-сын по-восточному), и был прощен в 2008-м. Мотивирует государство это тем, что “ они нужны экономике”. Безусловно, есть приличный общественный дискурс по теме, демократия в ЮК развивается, но темная сторона чеболей снижает их стоимость на рынке. Каждый аналитик, делающий оценку корейским конгломератам, закладывает в DCF риск под названием “корейский дискаунт”, тем самым опуская рыночную стоимость компании.
https://t.me/Keynes_and_Buffet
Или, проще говоря, long PLTR! ( не является инвестиционной рекоммендацией, личные рассуждения на скорую руку)
Palantir — это нашумевшая выходом этой осенью на рынок компания — разработчик програмного обеспечения по анализу больших данных. Весьма необычный продукт — обработка массивов данных и их визуализация, доступная для понимания неспециалистам (рекомендую почитать отдельно — весьма интересно). Спрос на качественную обработку и визуализацию приходится на два источника — корпорации ( особенно хедж-фонды) и государства ( в частности, спецслужбы — популярная история в помощи Palantir’а в распознавании нахождения Усамы бен Ладена). После IPO компания опубликовала свой первый отчетный период и мне показалась достаточно привлекательна.
Итак, кратко:
1)Palantir — это очень легкие активы. Капитальные затраты (capex) приходятся на 1% выручки. То есть, capex почти отсутствует.
2)У Palantir весьма долгосрочные контракты при покупке ( среднее 3,5 года), что выше по сектору и что сможет обеспечить устойчивую прибыль в 2021.