В этом году традиционный конкурс анчурийского шансона проходит необычно. Организаторы конкурса потребовали, чтобы шансон содержал в себе не только блатные, но и финансовые мотивы, дабы монетизировать конкурс и получить грант от Министерства Экономики и Туризма. Поэтому мероприятие в этом году проходит под девизом «Шансон финансу не помеха».
В числе молодых дарований конкурса ценители анчурийского шансона особо отмечают щупленькую торговку деривативами с анчурийского привоза (так ласково профучастники именуют местную биржу), хриплоголосую выходку из Центральной Азии Рулон Удоеву (этническая нигерийка, ударение в фамилии на последний слог). Её музыкальный номер посвящён управительнице Центробанка Демократической Республики Анчурии блистательной Наи Бу и содержит такие строки:
анчурийский алтын
ниже плинтуса, вот ведь блиннн
я как дура в шортАх и в лонги развернуться нет сил
наи бу приходи
и долорес с собой прихвати
Тыц. С кармо-магической точки зрения (смотрим на дату) это может означать начало боевых действий кармических тамплиеров (тех, кто горел в 1307 году в ту же дату) против кармических иудеев — планетарных управляющих Жёлтого проекта. Повод к войне предельно ясен: именно конкуренция иудейских векселей и тамплиерских дорожных чеков — как средств международных трансграничных расчетов - привела к том, что иудеи склонили Филиппа Красивого к уничтожению ордена тамплиеров, в обмен на списание долгов королевского двора. Подробно эта коллизия описана в монографии "Новая Никея". Они не успокоятся, пока не изведут Жёлтый проект на корню. И у них есть лицензия. Проклятие Жака де Моле действует. Оно уже сгубило Филиппа Красивого, палача Ги де Ногарэ и папу Климента Пятого. И это было только начало.
пусть монсегюр в огне падёт
лютеции звезда затмится
но с розой крест соединится
Недоразвитые цивилизации проигрывают развитым. Потому что, когда начинается диалог, сразу включается неэквивалентный обмен. Крестьянин отправляет в город молочко за 10, назад получает бензин для тракторов по 20, и эта цена 20 не оправдывает крестьянских усилий на создание молока, съедает всю маржу. Город говорит так: да, мы любим молочко со сметанкой, но мы не хотим платить за всё это втридорога. Во-первых, продукт легко копируется, низкая цена входа, высокая конкуренция. Во-вторых, мы, город, можем создать условия, когда колхозы/совхозы будут просто обязаны сдавать молоко в закрома родины по заранее известной фиксированной цене. При социализме так и было. Наконец, есть продразверстка. Крестьянин не в состоянии отбить хлеб у города, ему элементарно не хватает стволов; он может только спрятать хлеб, закопать его на дальнем хуторе. Город же всегда ощетинен и стволами, и соответствующими персонажами, склонными к отъёму. Как писал крестьянский поэт Клюев 100 лет назад:
мы — ржаные, толоконные, пестрядинные, запечные