Почему любая модернизация в России заканчивается тупиком

Российская экономическая дискуссия вертится вокруг того, где взять деньги на развитие. Но никто не задумывается о качестве активов, в которые их предлагается вложить. О том, почему в этом случае наращивание инвестиций бессмысленно — колонка депутата Государственной думы Валерия Зубова и директора Центра исследований постиндустриального общества Владислава Иноземцева.
Резкие повороты во внешней политике России и управленческой практике исключили возможность согласованной выработки плана на случай экстремальной ситуации. Но именно в такой ситуации оказалась российская экономика. Повестка экономических дискуссий резко сменилась: на первый план вышли импортозамещение и финансирование реального сектора. Экономический блок федеральной власти ищет новые подходы к росту и пытается начать дебаты об источнике необходимых для «нового прорыва» средств. Таким источником видится то наращивание бюджетного  дефицита и вложение средств резервных фондов в конкретные инвестиционные проекты, то «накачка» деньгами банковской системы. Однако и направления прорыва, и его главные действующие лица пока вынесены за скобки. Это фундаментальный недостаток экономической дискуссии в стране: люди озабочены, если говорить на финансовом языке, пассивами – но никто не задумывается о качестве активов, в которые их предполагается вложить. Между тем второй вопрос, на наш взгляд, неизмеримо важнее первого.

Россия – страна непрекращающихся модернизаций: как человек, который постоянно лечится, но так и не становится здоровым. Понимание, в чем состоят особенности российских модернизаций, критически важно для проведения каждой последующей волны реформ – но его, похоже, у нас так и не возникает. Не претендуя на исчерпывающие трактовки, обратим внимание на три пункта, мимо которых попросту нельзя пройти.
Первый

Четыре больших модернизационных усилия, предпринятых нашей страной за последние 300 лет (реформы Петра I, ускоренное развитие в конце XIX — начале XX века, сталинская индустриализация и формирование современной российской экономики в 1960-1970-е годы), во многом отличались – но в одном они были схожи. Их общей чертой выступал масштабный трансферт технологий (производственных и социальных) из внешнего мира в Россию.
В первом случае речь шла не только о заимствовании приемов промышленного производства, перенятии методов организации военного дела и государственной службы, но и об «импорте» значительной части самого управляющего класса (к концу царствования Петра I иностранцы занимали до 15% средних и высших должностей на гражданской службе и до 30% – в армии и на флоте).
Во втором – о гигантском по своим масштабам импорте оборудования и о невиданном в истории страны притоке иностранного капитала и менеджеров (69% железных дорог в России к 1900 году принадлежали акционерным обществам с иностранным участием, не говоря о петербургских предприятиях электротехнической промышленности, нефтяных скважинах Баку и угольных шахтах Юзовки).
В третьем – о мощном притоке технологий и тотальном переносе производственных практик. В годы индустриализации в СССР по западным проектам и с применением импортного оборудования было построено более 500 крупных предприятий, которые до сегодняшнего дня составляют стратегический каркас российской экономики.
В четвертом – о критической зависимости СССР от ряда технологических решений и импорте оборудования для автомобильной, нефтегазовой, машиностроительной отраслей и того, что сегодня называется элементной базой.
Заметим, что практически во всех случаях (исключением может считаться разве что рубеж XIX и XX столетий) реформы проводились за счет внутренних источников финансирования, но при использовании заимствованных технологий и практик. Это важнейший из уроков российских модернизаций: они не только были догоняющими, но и основывались на технологическом трансферте, который ни разу так и не перерос в органическое развитие. Отчасти этот трансферт потому и казался Европе «безопасным», что к середине ХХ века стало понятно: российская и советская система управления может адаптировать технологии к своим нуждам, но развить их не сумеет.
Второй

Получив новые технологии, в России применяли их прежде всего для количественного роста – и при этом практически всегда проигрывали как в самом количестве, так и в качестве. Аккумулировавшиеся ресурсы использовались для освоения пространства, реализации гиперпроектов, для наращивания «валовых» показателей. Предполагалось, что такие цели сами по себе оправдывали затраты – от строительства Санкт-Петербурга до освоения советских «северов», от строек первых пятилеток до БАМа и углеводородопроводов. Это порождало особую логику. С одной стороны, «вала» было легче всего достичь там, где не требовалось радикальных новаций (к 1986 году, когда отчетливо выявились все недостатки административной системы, СССР занимал первое место в мире по добыче нефти и газа, производству стали и минеральных удобрений, сахарной свеклы и картофеля, но вчистую проигрывал в высокотехнологическом секторе). С другой стороны, задача повышения темпов прироста экономики всегда доминировала над целью усвоения новых технологических укладов, и даже умиравшая советская экономика стремилась, скорее, к «ускорению», чем к перестройке.
По сути, все российско-советские модернизации выдержаны в едином ключе: осознавая отставание страны, ее лидеры находили источник финансирования преобразований, затем перенимали передовые технологии извне, осваивали их и стремились максимально использовать для целей расширения той экономики, которая возникала из первичного трансферта технологий. Когда технологический уклад устаревал (как в годы первой Крымской войны, в 1920-е или в 1980-е годы), неизбежно наступал очередной кризис. При этом на каждом новом цикле экономика России оказывалась «монокультурной» и переходила на новый этап развития через мобилизацию, по сути, единственного ресурса: на рубеже XVII и XVIII веков экспорт более чем наполовину состоял из леса и пеньки, в годы советской индустриализации – из хлеба и золота на 60%, в современной России на топливно-энергетические товары приходится порядка 70%.
Таким образом, ни одна модернизация в итоге не воплощалась в индустриализацию современного на тот момент уровня и не способствовала встраиванию России на равных в глобальную экономику, а уж тем более «обратному трансферту» технологий и практик в направлении развитого мира.
Третий

Это обстоятельство сегодня особенно важно. Все российские модернизации проходили в условиях, когда цели экономического роста определялись государством. Оно же выступало и основным источником инвестиций – собранные подати и налоги, как и природная рента, направлялись в отрасли, признанные приоритетными. Так как приоритетность не предполагала вопроса об эффективности, финансы десятилетиями извлекались из относительно успешных секторов хозяйства и перераспределялись в пользу тех, чья эффективность была как минимум неочевидна. Это создавало иллюзию бурной деятельности правительства и великих свершений страны, но на каждом новом повороте порождало, с одной стороны, сокращение «производительного» класса и рост бюрократии, и с другой стороны, огромное количество бессмысленных активов. Тысячи советских предприятий остались в новую российскую эпоху долгостроем и руинами, потому что в рыночной среде их эксплуатация приносила «отрицательный доход».
Механизм такого «инвестиционного потока» мы называем суррогатной инвестиционной системой. Сегодня она включает прямые дотации из бюджета, ФНБ, ВЭБ, госбанки, РФПИ, Роснефтегаз, госкорпорации, ОЭЗы и т.д. Ее главная миссия – перелив доходов из рентабельных бизнесов в убыточные за счет бюджета и порой Банка России. Эта система игнорирует самый мощный ограничитель роста в российской экономике: тот факт, что проблемы наши сосредоточены не столько на макро-, сколько на микроуровне – на уровне предприятий и компаний. Упорство, с каким поддерживаются госкомпании – одна из основных причин снижения эффективности российской экономики. При этом число малых предприятий остается примерно на одном уровне с посткризисного 2009 года, а количество средних падает. Мы же убеждены: эффективность на макроуровне достижима лишь как «сумма эффективностей» на микроуровне. И направление средств в секторы, максимально зависимые от государственных инвестиций – вне зависимости от их объема и каналов их доставки – является ошибочным.
Какие выводы можно сделать из сказанного?
Во-первых, «закрытие» страны в условиях смены глобального технологического уклада (второй машинной или третьей промышленной революции) идет вразрез с коренными интересами общества. Оно не оставляет надежд даже на новый виток «догоняющей» модернизации, не говоря уже о переходе страны на современную модель органического роста.
Во-вторых, реанимация традиционных для России «количественных» задач (от пресловутого «удвоения ВВП» до обеспечения любыми силами 40% прироста перевозок «на восточном полигоне железных дорог») – свидетельство неистребимости в сознании нашей элиты дремучей советскости.
В-третьих, попытка нарастить централизованные инвестиции при отсутствии рыночных сил на низовом уровне – бессмысленная трата сил и средств. Суррогатная инвестиционная система сродни дырявому ведру, которое можно усиленно и активно наполнять, но нельзя наполнить. Непонимание этого – диагноз для национальной экономической политики.
Успешное экономическое развитие России требует отхода от традиционно «российско-советских» методов хозяйствования, а не их укрепления. Прежде всего следует максимально использовать (как это сделали все быстроразвивавшиеся экономики Азии) возможности заимствования технологий, управленческих практик и переманивания специалистов из развитых стран. Кроме того, не стоит бояться замедления темпов роста – эту паузу следует использовать для радикальной структурной перестройки (раз уж мы потеряли такую возможность в кризис 2008-2009 годов).
Наконец, особое внимание следует уделять не макроэкономической стабильности и созданию «институтов развития» на национальном уровне, а выращиванию той низовой среды, которая может быть восприимчивой к импульсам правительственных планов. «Деревья растут снизу».
«Пассивы» в нынешних российских условиях находятся довольно легко даже в условиях ограниченности внешнего финансирования. Они, как показывает история, всегда в основном были внутренними. Проблема в том, что нам нужно радикально пересмотреть качество «активов», которые будут формироваться за счет этих средств.

Оригинал top.rbc.ru/economics/29/09/2014/542578b1cbb20f7362ab05c9
__________________________________________________________________
Важное выделено жирным — мною. Большой привет академику непонятных наук — товарищу Глазьеву С.Ю. :)