50 000 BC. #4

Я нашел углубление в земле, и набрал в шкуру, как в мешок, морской воды. Положив шкуру на землю и сделав небольшой бассейн, я решил слазить, как и несколько лет назад, на скалу. Со мной полез только Тыкто. Остальные смотрели на море с большой опаской и близко к воде не подходили.

На горе, посмотрев в плескающуюся подо мной воду, я к своей радости увидел рыбину средних размеров, грамм на 200-300.

— Рыба, — указал я на нее Тыкто.

— Ханан, — ответил мне он и отрицательно покачал головой.

Взгляд Тыкто не следил за рыбой. Судя по всему, «ханан» относилось к морю. А может это было аналогом «табу». Как бы то ни было, я спустился к воде, разделся и попробовал зайти в воду. Это вызвало бурю тревожных криков со стороны дикарей, после чего я окончательно утвердил себя в мысли, что море, по какой-то причине, является запретным местом. Но у меня уже была цель, которую я также заметил, при карабкании на скалу. Вода была холодная, но это был пустяк, по сравнению с тем, что я увидел. Заиленные стенки скалы облепляли рапаны и мидии. Я набирал их и выбрасывал на берег, пока окончательно не задубел. После чего вытерся пиджаком, и одев пуховик поверх рубашки набил полные карманы моллюсками, а также сложил их в кулек, сделанный из пиджака. Можно было возвращаться назад. День был потрясающе удачен.

Придя в лагерь я с одобрением отметил, что костер горит ровно в меру. Туземцы справлялись с поддержанием огня.

— Огонь — хорошо, — улыбнулся я.

По моей просьбе принесли примерно грамм 500 зерен, которые высыпали на стол.

Зерно — хорошо, — снова поблагодарил я добытчиков. Не ясно, правда, как его хранить и когда и главное куда сеять. Но пусть носят. Позже разберемся.

Теперь встала задача, как сварить мою морскую добычу. Сырыми их есть в принципе было можно, но это уже крайность. Решение пришло быстро. Я взял более менее плоский камень известняка, и, попросив кремниевый топор стал долбить в нем углубление. Через пол-часа получилась чаша литра на полтора. Пока хватит, — решил я, и чертыхаясь натаскал в чашу пригоршнями (а потом и используя рот) воды из ручья. Затем я взял из костра небольшие камни, которые бросил туда перед долбежкой, и начал класть в чашу. Камни издали шипение, изрядно напугавшее окруживших меня дикарей. Вынимая палкой камни, и кладя следующий — я очень быстро довел воду до кипения. Наступила очередь мидий. Минут через пять нахождения их в кипящей воде, которую я поддерживал кладя новые камни, настала пора ужина.

Достав мидию и съев, я понял, что их вкус за тысячи лет нисколько не поменялся. Не хватало специй, но это дело наживное. Надо внимательнее смотреть на травы. Вторую мидию я предложил вождю, положив на стол.

Ханан! — решительно отказался он.

Ханан нет! — попытался отменить я табу, — ешь!

Ханан! — упрямо повторил вождь. Видимо, это был сильный запрет.

Окей, мне больше достанется. Решил я, и сытно поел мидиями, приготовив себе затем вторую порцию. Ханан с морем, конечно, было некоторой проблемой. Послать дикаря за рапанами не получится. Да и рыбу, получается, они не ловят. А терять весь день топая за едой — сомнительное удовольствие. Надо будет что-то делать с этим табу. Поход к морю занял весь день, и опустившаяся темнота не позволила продолжить реализацию моих идей.

Я долго не мог заснуть. Планы роились в моей голове. Я ощущал себя игроком в «цивилизацию», открывающему новые «технологии». Когда-то, я был очень крутым игроком еще в первую версию этой игры, и мне удавалось улетать в космос еще до н.э., теперь предстояло сыграть в реальности.

Я стал вспоминать, какие науки открывались в самом начале. На ум сразу пришло Pottery. Это правда. Без посуды даже воды не принесешь. Кстати, там и зерно можно хранить. Это будет первоочередной задачей на завтра. Затем были Wheel, Masonry, Irrigation, Alphabet, Writing – все это хрень не нужная. Ирригация пока рановато, колесо не нужно. Кирпичи вроде тоже. Bronze Working – вот это было бы кстати. Надо искать в горах руду. Только как ее искать, и как выплавлять? Общее представление, как сделать меха у меня было. Но явно чтобы освоить эту науку — потребуется не один месяц. Начнем с горшков.

Большим усилием воли я заставил себя уснуть.

Глина, найденная вверх по течению ручья была беловатая, и лепилась довольно хорошо. Я сделал 4 чашки, если их можно было так назвать, потому что лепка посуды оказалась совсем непростым занятием. Это может подтвердить каждый, кто попробует сделать стаканчик побольше наперстка из пластилина. После того, как влажность глины был подобрана и чашки перестали расползаться и сразу трескаться, я начал их обжигать. 4 чашки были сделаны для того, чтобы быстрее найти оптимальный режим. Одну я поставил на угли, другую рядом с огнем, третью засыпал золой, четвертую — оставил просто стоять на солнце.

Через несколько минут первый опытный образец приказал долго жить и треснул. Второй образец также рассохся. Чашка с золой продержалась, равно как и чашечка, стоявшая на солнце. Вот только при попытке набрать в чашку воду глина стала размокать. Что-то я делаю не так. Пришлось начинать заново. Первое, что я понял — сохнуть глина должна постепенно. Быстрый нагрев приводит к трещинам, хотя то, что в итоге глину надо обжигать — тоже не вызывало сомнений. Поэтому я решил, что солнышко — лучший инструмент для процесса сушки. Я уже налепил с десяток чашек, когда к процессу примкнул мальчик лет восьми. Он находился в пограничном состоянии, и, по идее, должен был перейти из разряда детей в группу мужчин, но пока занимался собирательством с женщинами. Вернувшись с промысла, он сначала наблюдал что я делаю, а затем подошел к пласту глины и начал тоже лепить чашку. Тыкто увидев это, подбежал и собрался ударить его за несогласованные действия, но я успел одернуть его возгласом.

— Хорошо, — сказал я, показав на мальчика и чашку, — хорошо.

Эти позитивные слова возымели эффект. Мальчик, вжавший уже голову в плечи в ожидание удара посмотрел на меня добрыми глазами и продолжил лепку. На третьей чашке у него стало получаться не сильно хуже чем у меня. Парнишка оказался способный.

— Хорошо, — поблагодарил я его.

— Хорошо, — ответил он весьма внятно.

Чашки расставили уже на уходящем солнце и я отложил обжиг до следующего дня. Поужинав фисташками и моллюсками я отправился спать. Никакого движения вперед в гончарном деле не произошло, но я обрел молодого помощника, а это плюс.

На следующее утро Тыкто, до этого не отпускавший меня ни на шаг попытался со мной заговорить.

— Гным, — позвал он меня, — сых! Аато!

Он показал на свой топор, затем на копье у ближайшего воина, затем двумя руками в сторону гор.

Судя по всему, он пытался объяснить, что уже пятый день они не охотятся, и, видимо, им захотелось таки мяска.

Почему нет. Пока сушатся чашки можно сходить с ними на охоту, заодно сделаю еще одну вылазку. Может найду чего интересное.

— Идем, — и я показал двумя руками в сторону гор.

Мы выдвинулись в сторону гор, и отклонились немного левее. В небольшом овраге пришлось пробираться через заросли крапивы. Удивительно, что голые туземцы не пытались ее обойти. Дойдя до плато с небольшими островками березовых рощ туземцы рассредоточились. В какой-то момент воины заметили косулю, и с этого момента их действия стали решительными и скоординированными. Рассыпавшись широкой цепью они стали окружать косулю гигантским серпом. На края серпа бежали самые молодые и выносливые. Я, с вождем, остался по центру и мы просто бежали за косулей. Через несколько секунд она нас заметила, и рванула в сторону. Тот воин, что был с ее стороны начал сильно кричать, и косуля изменила курс на параллельный нашему. Как только она отклонялась в левую сторону, то левый загонщик криками возвращал ее обратно. Я бежал изо всех сил, но все равно отставал от дикарей. Запыхавшись я остановился и увидел, что племя гонит косулю к обрыву. Когда кольцо вокруг нее почти сжалось, все воины начали издавать дикий крик, и косуля не останавливаясь бросилась вниз. Когда я подошел к обрыву, то двое туземцев уже поднимали тушу, прыгнувшую с высоты около 20 метров. Воины издали победный клич радости.

Честности ради скажу, что для краткости описания я рассказал только удачную попытку. До нее было 5 или 6 косуль, которые вырывались из окружения, поэтому набегался я так, что не чувствовал ног. Как я понял — подобная удача вообще могла не случиться, и радостный клич после поимки зверя был действительно искренним ликованием.

На пути обратно я продолжил обучение воинов своему языку и по прибытию в лагерь их словарный запас обогатился еще слов на десять.

На ужин мне были предложены мозги зверя, но я предпочел зажарить ногу. Каково же было мое удивление, когда несколько воинов поставили такие же рогатки как у меня, и тоже стали жарить кусок мяса. Большинство, правда, предпочло съесть его сырым. Я помог новоиспеченым кулинарам не сжечь еду и они довольно закивали.

После ужина пришла пора для моих чашечек. Мне казалось, что они отлично высохли и я взял несколько штук, положив их в угли. Еще часть — я засыпал горячей золой. В углях я решил сделать температуру повыше, для чего минут пятнадцать махал сложенным пиджаком, нагнетая воздух. Устав, я сказал Тыкто: — помогать! — и выдал ему пиджак.

Стоило большого труда, чтобы дать ему понять что от него требуется. Тыкто наконец увидев, что угли краснеют от размахивания, крикнул помощникам и те притащили большую шкуру. Взявшись вдвоем за углы и начав махать ей они создали такой приток воздуха, что угли моментально стали прогорать, но жар был отменный.

На этот раз результат был приемлемый. Из пяти чашек две остались не треснутые. Когда они остыли, я постучал по ним и услышал знакомый звенящий звук керамики. Набрав в пиалки воду я убедился, что все сделано правильно. Забегая вперед скажу, что на следующий день обжиг тех чашек, которые были с горячей золой дал пять из пяти без трещин, поэтому в процесс добавилась дополнительная горячая сушка.

Мы вступили в эпоху гончарного мастерства.

продолжение