Копипаст | Экономика протеста: валовой внутренний обман или зачем правящим элитам ВВП.

источник: Коммерсантъ

Экономический рост сегодня понимается как рост ВВП. Большинство населения, впрочем, может никак его не ощущать. И это не удивительно, поскольку ВВП, по сути, это идеологический инструмент правящих элит, оправдывающих свои цели общими интересами.

Экономика растет, но вы этого не замечаете? Ничего странного. Фундаментом для послевоенного плутократического общества стал экономоцентризм: обществу стали навязывать экономические цели и практики, соответствующие интересам высших классов, но таким образом, чтобы это выглядело как интересы всех и каждого. Правительства практически всех стран мира ориентируются прежде всего на рост ВВП, который понимается как рост экономики в целом. Кроме того, возможны и другие цели — вроде снижения безработицы.

В бюджетном послании 1944 года президент США Франклин Рузвельт впервые ввел идею расчета валового внутреннего продукта. С тех пор обеспечение роста ВВП стало ключевой задачей любого, левого или правого, правительства. К концу 1990-х годов рост экономики и рост ВВП стали синонимами практически во всех странах.

Вне зависимости от результатов выборов политический курс национальных правительств оставался неизменным. Он определялся соображениями экономического прагматизма, который вырабатывался элитными слоями и рационализировался экспертами-экономистами МВФ и Всемирного банка. Необходимость поддержания экономического роста, понимаемого как рост ВВП, не оспаривалась ни одной из ведущих политических сил.

Измерение как цель

Изначально расчет ВВП имел исключительно прагматический смысл. Цель заключалась в понимании того, насколько страна готова к военным действиям и сколько единиц продукции в определенный период времени она может обеспечить. В 1930—1940 годах ВВП был тесно связан с объемом промышленного производства, так как сфера услуг развита была слабо. И расчет ВВП был тогда очень полезным инструментом: рост подушевого ВВП с $1 тыс. до $10 тыс. на практике означал резкий рост благосостояния людей, который транслировался в новое качество жизни в виде электричества и связанных с ним бытовых удобств — пылесосов, посудомоечных машин, холодильников, радио, телевидения, массовой автомобилизации и т. п.

Вероятно, существует качественная разница в росте ВВП на душу с $1 тыс. до $10 тыс. и далее с $10 тыс. до, например, $40 тыс.

Бытовой аспект жизни среднего класса после достижения определенных пороговых значений ВВП на душу меняется не так сильно, в существенной степени он отражает рост стоимости услуг (изначально имевших очень низкий относительный вес в расчете ВВП).

Поход к парикмахеру, коммунальные услуги, услуги риелтора, медицина и т. п. могут быть, по сути, одинаковыми, но сильно различаться по цене в разных экономиках, отсюда и разница в подушевом ВВП, но часто — не в качестве жизни.

Чарльз Гудхарт, главный советник Банка Англии по денежно-кредитной политике, в 1975 году сформулировал правило: любая наблюдаемая статистическая закономерность склонна к разрушению, как только на нее оказывается давление с целью управления экономикой.

То есть измерение ВВП, если ВВП становится целью, теряет свой изначальный смысл.

Интуитивно понять это нетрудно. Пример — известный рейтинг Doing Business. После того как этот рейтинг стал очень популярным, многие правительства стали обозначать цели по позициям в нем. И все в большей степени это стало подгонкой данных под методологию рейтинга, нежели реальным улучшением бизнес-климата в стране.

Ведь целью является не сущность (улучшениебизнес-климата в стране), а оценка — подгонка данных под конкретную метрику (позиция в рейтинге).

Нечто подобное произошло и с ВВП. Будет ли для наших потомков спустя 100 лет важно, что мы выберем политику, ориентированную на экономический рост в 3% ВВП вместо 2%? Или политику, ориентированную на снижение неравенства?

Классический ответ мейнстримного экономиста будет примерно таким: потомки даже не взглянут на текущие споры о неравенстве, а вот рост на 3% в год вместо 2% будет означать фантастическую разницу в их благосостоянии.

Формула сложных процентов подразумевает, что эффект от замедления средних темпов роста быстро накапливается. Если ВВП растет на 4% в год (темпы роста в США 1960-х), то его удвоение произойдет через 17 лет; если на 3% в год, то через 24 года, если на 2%, то лишь через 35 лет.

Но здесь упускаются из виду распределительные эффекты, и это очень важно. Представим себе ситуацию, когда ВВП растет на 5% (дальнейшее описание грубое, но для иллюстрации подойдет). Нижние 50% по шкале распределения доходов получают рост доходов на 2,8% (скажем, с 50 руб. в час до 50,14 руб. с поправкой на инфляцию), средние 40% — 4,5% (со 100 руб. до 104,5 руб.), а высшие 10% повышают свой доход на 10% (с 350 руб. до 385 руб.). В то время как ВВП растет на 5%, 50% населения де-фактоощущают рост вполовину меньший.

В другом сценарии все еще хуже. В нем нижние 50% получают минус 4% (условно падение дохода с 50 руб. в час до 48 руб.), средние 40% — стагнацию доходов (нулевой рост), а верхние 10% — рост на 17% (с 350 руб. до 410 руб.). Цель по росту ВВП достигнута, скажут экономоцентристы-технократы, а кто от реализации этой цели в итоге оказался в выигрыше — вопрос, не заслуживающий внимания элит.

 

Экономисты Остин Клеменс и Хизер Бушей из Washington Center for Equitable Growth в своем недавнем исследовании Disaggregating growth показали, что вышеописанный сценарий не просто теоретическая конструкция, а вполне реальная ситуация.

Например, в 1982, 1983, 1986 годах рост ВВП в США сопровождался падением доходов нижних 50%.

Кроме распределительных эффектов акцентирование внимания населения на росте ВВП имеет и массу других недостатков. Например, каждая трансакция, входящая в ВВП, должна оцениваться по ее рыночной стоимости (если она известна). Но взять хотя бы расходы государства — они по определению носят нерыночный характер. Поэтому их приходится оценивать либо в соответствии с заработной платой, которую государство выплачивает служащим, либо с неким рыночным аналогом (которого чаще всего нет).

«Главный элемент затрат у предприятий в сфере услуг — это рабочее время, затраченное работниками на выполнение своих обязанностей, — отмечает экономист Дайана Койл в своей книге “ВВП: краткая история, рассказанная с пиететом”.— Но что можно назвать выпуском продукции у учителя? Может быть, это число детей, закончивших школу? Или средний балл за выпускные экзамены? Может, нужно смотреть, сколько из них в среднем поступает в университет или же на их средние заработки? А может, важна степень удовлетворенности жизнью среди выпускников, ведь школа должна была снабдить их навыками к содержательной работе, подготовить к счастливым семейным отношениям, привить им вкус к музыке и спорту? Можно ли сказать, что медсестра более производительна, если она обслуживает в течение дня больше пациентов?».

Финансовые проблемы

Еще большие проблемы возникают с финансовыми услугами. Можно ли утверждать, что финансы учитываются в экономической статистике должным образом? Нет. Для примера можно взглянуть на статистику британского ВВП за последний квартал 2008-го, то есть в разгар глобального финансового кризиса.

В том квартале статистика показывала, что финансовый сектор Великобритании рос рекордно быстрыми темпами. Вклад финансов в экономику сравнялся с вкладом обрабатывающей промышленности. Валовая прибыль финансовых корпораций (gross operating surplus) выросла на £5 млрд и достигла £20 млрд, а доля финансового сектора в экономике поднялась до 9%, а в следующем 2009-м еще выше — до 10,4%.

Этот рост был вызван государством, которое вливало в финансовый сектор деньги налогоплательщиков, чтобы спасти его от банкротства, и обращало компании в свою собственность. То есть национализировало издержки махинаций финансового сектора.

«Но тогда какой же это рост? И что это тогда за статистика?» — спрашивает Койл. Все дело в особенностях учета вклада финансового сектора в ВВП. «В большинстве случаев компании взимают с потребителей за оказываемую услугу определенную плату, и данные об их выручке служат для статистиков исходным шагом при измерении выпуска. Чаще всего банки продают услуги, за которые такой платы не предусмотрено. Большая доля их прибыли происходит из разницы между процентной ставкой, которую они уплачивают своим вкладчикам, и ставкой, взимаемой с должников», — отмечает Койл. В итоге, как поясняет статистическое руководство ОЭСР по ВВП:

«Если бы при учете ВВП использовалась та же формула, что и в общем случае, добавленная стоимость оказалась бы слишком низкой, а то и отрицательной. То есть, как ни удивительно, промежуточное потребление банков превысило бы их выручку».

Допустить такое, понятное дело, нельзя, поэтому в ход идут статистические ухищрения.

Сначала в течение долгого времени действовало правило, согласно которому финансовые услуги учитывались как отрицательный выпуск особого фиктивного сектора экономики. Потом, с ростом отрасли финансовых услуг, подход к их учету снова поменялся, и в 1993 году ООН в своей системе национальных счетов ввела понятие «косвенно измеряемые услуги финансового посредничества». Смысл, как поясняет Койл, в вычитании «безрисковой ставки» из ставки, которую банки взимают либо уплачивают, и умножения разницы на имеющиеся активы.

«По иронии судьбы впервые концепция “косвенно измеряемых услуг финансового посредничества” была полностью реализована лишь в 2008-м Национальной статистической службой Великобритании, — пишет Койл.— Масштаб нововведения было трудно переоценить. Теперь финансы представали типичным видом экономической деятельности: точно так же, как промышленное предприятие использует сырье и превращает его в продукцию с возросшей ценностью, банки превращают безрисковую ставку в рискованную, принимая на себя риски и оказывая услуги конечному владельцу денег — кредитору, равно как и их получателю — заемщику. Но это полнейший абсурд: за окном бушевал крупнейший за десятилетия финансовый кризис, а статистика ВВП уверяла, что финансовые услуги цвели буйным цветом».

Действительно, такой зазеркальный статистический подход логичен только при предположении, что банки и другие финансовые компании принимают на себя определенные риски, и это и есть их выпуск продукции, который записывается в ВВП.

Как отмечает директор по финансовой стабильности Банка Англии Эндрю Холдейн, это весьма спорное утверждение: «Из того факта, что банки принимают на себя риски, еще не следует, что они что-либо производят. Любое домохозяйство или корпорация, вкладывая в рискованный долговой инструмент, принимает на себя кредитный риск и риск ликвидности. Поэтому, в сущности, если некий поток дохода сопряжен с риском, совсем не обязательно следует относить его к выпуску банковской сферы».

Далее, как отмечает Холдейн, прибыли банков в период экономического бума приукрашивались потому, что банки, применяя кредитное плечо, намеренно повышали свои риски. Такие прибыли являлись статистической иллюзией в отличие, конечно, от бонусов топ-менеджмента.

А убытки банков после схлопывания кредитного пузыря и вызванного им бума потом покрывались деньгами налогоплательщиков, так как правительства оказывались заложниками банковской системы, падения которой они не могли допустить (известная экономистам проблема too big to fail — слишком большой, чтобы позволить упасть).

Бенефициарами системы, как нетрудно догадаться, являются высшие классы, именно из них рекрутируется финансовая и политическая элиты. «Чем же примечателен тот факт, что экономический вклад финансовой отрасли на самом деле ниже, чем можно судить из цифр ВВП? — задает вопрос Койл.— Дело в том, что первые лица политического руководства, вырабатывая экономическую политику, берут в качестве ориентира несколько основных отраслей. В период финансового кризиса лоббисты финансового сектора оказали существенное влияние на политиков, протолкнув нужную им реформу регулирования. Это произошло не только потому, что инвестиционные банки — крупные спонсоры политических партий, но и благодаря искренней вере политиков, что благоденствие финансовой отрасли — ключ к рабочим местам и экономическому росту… Но сущностные вопросы остаются нерешенными: нужно ли вообще включать финансы в ВВП и что подразумевается под их “производительной” деятельностью?».

Ямы роста

Экономоцентрическая подмена роста экономики удобным для элит ростом ВВП очевидна и в других случаях. Определенные виды экономической деятельности, записываемые в ВВП, далеко не всегда связаны с созданием богатства в обществе (кроме финансовых услуг это, например, военные расходы, реклама, страховые и юридические услуги и т. д.). Расчет ВВП слепо приравнивает непродуктивную деятельность (рытье и закапывание одной и той же ямы приводит к росту ВВП) к продуктивной (генерирующей долгосрочную прибыль).

Накопление физического капитала в виде инфраструктурного строительства также записывается в ВВП. Проблема в том, что нередко инфраструктурное строительство (например, нужный для разового мероприятия стадион) не создает богатство, а разрушает его.

Яркий пример фетишизации роста ВВП — современный Китай. Огромный объем непродуктивной экономической деятельности в Китае искусственно раздувает ВВП (как это раньше было в СССР и отчасти в Японии 1980-х). Насколько нужно дисконтировать ВВП Китая, чтобы приблизить этот показатель к западным стандартам (в рыночных экономиках полно непродуктивной экономической активности, но все же меньше, чем в КНР), — вопрос дискуссионный.

Возможно, адекватной для Китая и в несколько меньшей степени для рыночных экономик метрикой экономического развития был бы чистый внутренний продукт (ЧВП, net domestic product — NDP).

Согласно методологии National Income and Product Accounts, разработанной американским Бюро экономического анализа, ЧВП равен ВВП минус потребление основного капитала (в которое включаются списания непродуктивных инвестиций, что исключительно актуально для КНР). Оценок ЧВП Китая нет, но некоторые самые грубые прикидки предполагают, что ЧВП КНР ниже ВВП приблизительно на треть.