Сто лет назад Людвиг фон Мизес предложил объяснение невозможности социализма в своей работе “Экономический расчет при социализме”. В недавнем эссе “Признание социалиста Роберта Хейлбронера в 1990 году: “Мизес был прав” — Гэри Норт кратко резюмирует главную проблему социализма (выделено им).
Но Хейльбронер не смог сформулировать главный аргумент, выдвинутый Мизесом. Мизес не говорил о технических трудностях установления цен. Он высказал гораздо более фундаментальную мысль. Он утверждал, что ни одно центральное плановое бюро не может знать экономическую ценность любого ограниченного ресурса. Почему нет? Потому что при социализме нет системы цен, основанной на частной собственности на средства производства. Поэтому центральные плановые органы не имеют возможности узнать, какие товары и услуги наиболее важны для производства государством. Не существует иерархической шкалы ценности, основанной на спросе и предложении, — не существует мира, в котором владеющие собственностью люди размещают свои денежные ставки на покупку и продажу. Проблема социализма — это не техническая проблема распределения, стоящая перед плановым органом. Дело также не в том, что проектировщикам не хватает технических данных. Скорее, центральная проблема заключается в оценке экономической ценности через цены. Планировщики не знают, что сколько стоит.
Много было сказано о пугающих моделях, которые весной прогнозировали ошеломляющее число смертей от нового коронавируса.
Оглядываясь назад, как бы плоха ни была пандемия, она даже не приблизилась к предполагаемым мрачным цифрам — тем самым цифрам, которые рационализировали ограничения общественной жизни в Италии, Великобритании, Нью-Йорке, а затем и во многих других местах по мере распространения пандемии.
С тех пор исследователи пытались понять, как можно измерить влияние предпринимаемых мер. Уверены ли мы в том, что то, что мы делаем, работает? Где доказательства этому и есть ли другие меры, которые нам следует предпринять вместо этого?
Естественно, сторонники запретов уже давно говорят, что решительные действия правительства предотвратили возможный кошмар. А плохие результаты, которые мы получили весной и осенью, говорят о том, что мы сделали недостаточно. Скептики, с другой стороны, утверждали, что локдауны не принесли ничего, кроме вреда нашему обществу — физического, экономического и психологического, — и что кривые уровня заражения менялись независимо от того, какие меры проводились политиками, и часто до того, как их политика начала действовать. В августовском документе NBER Эндрю Аткесона, Карен Копецки и Тао Чжа “Четыре стилизованных факта о COVID-19” излагается неудобная для большинства политиков идея: вирус, похоже, быстро распространяется, убивает выборочно и никоим образом не реагирует на все, что пытаются сделать с ним политики.
Какая именно причина вызвала панику, которая погрузила цивилизацию во тьму? В поисках ответа на этот вопрос мы наткнемся на дату 11 марта 2020 года. Именно тогда Конгресс согласился на карантин по настоянию “экспертов”. За Конгрессом последовали губернаторы штатов (за некоторыми исключениями), и вскоре весь остальной мир присоединился к безумию локдаунов.
В феврале людям не терпелось узнать ответ на следующий вопрос: подчиняется ли этот “новый вирус” знакомым закономерностям, которые мы связываем с гриппом, сезонными простудными заболеваниями и другими предсказуемыми и управляемыми патогенами? Или это будет что-то совершенно иное, беспрецедентное в нашей жизни, ужасающее и смертоносное для всех?
Решающее значение на этом этапе имели сообщения общественного здравоохранения. Во время всех предыдущих пандемий после 1918 года на протяжении всего 20-го века центральным посланием было сохранять спокойствие, обращаться к врачу, если вы чувствуете себя плохо, избегать преднамеренного заражения других и поддерживать нормальное функционирование общества. Эти мессиджи долгое время считались ответственной позицией общественного здравоохранения, и именно так и обстояло дело большую часть января и февраля, когда публикации, независимо от политического лагеря, сохраняли трезвость и рациональность.