История

   Я приношу извинения читателям максимилиановского цикла. Дамы и господа, вам придётся ещё немного подождать его возобновления. Cегодня вместо Максимилиана I Габсбурга здесь будет Карел VII Шварценберг. Oдин из посетителей журнала попросил меня прокомментировать интервью, данное князeм Шварценбергом «Украинской правде» 22 мая 2014 годаhttp://www.pravda.com.ua/articles/2 014/05/22/7026141/ Это было предложение, от которого я не смог отказаться.

   Все пять лет существования своего журнала я повторяю,  что Европа — это континет хищников, что самые матёрые из европейских хищников — это Дети богов, и что основное правило их жизни — это Правило Лампедузы. А тут вдруг один из детей богов  и постмодернистских хранителей традиции изволил поговорить о том, что волнует большинство моих читателей куда сильнее, чем история XVI века — o сегодняшнeй ситуации на Украине. Мог ли я побороть искушение прокомментировать его слова? Впрочем, прокомментировать — не совсем точное слово. Скорее, я решил выстроить вокруг них культурно-исторический контекст.

( Читать дальше )

Не знаю, как у Вас, а у меня в школе была такая учительница, что до 8 класса, включительно, из уроков я делала исключительно историю. 

М. САЛТЫКОВ ЩЕДРИН   ЗА РУБЕЖОМ

 В таком положении нас застала севастопольская кампания.   Это было время глубокой тревоги. В первый раз, из кромешной тьмы, выдвинулось на свет божий «свое» и вспугнуло не только инстинкт, но и умы. До тех пор это «свое» пряталось за целою сетью всевозможных формальностей, которые преднамеренно были комбинированы с таким расчетом, чтоб спрятать заправскую действительность. Теперь вся эта масса формальностей как-то разом оказалась прогнившею и истлела у всех на глазах. Из-за прорех и отребьев тления выступило наружу «свое», вопиющее, истекающее кровью. Вся Россия, из края в край, полна была стонами. Стонали русские солдатики и под Севастополем, и под Инкерманом, и под Альмою; стонали елабужские и курмышские ополченцы, меся босыми ногами грязь столбовых дорог; стонали русские деревни, провожая сыновей, мужей и братьев на смерть за «ключи».   Оставаться равнодушным к этим стонам, не почувствовать, что стонет «свое», родное, кровное, — было немыслимо. Но лучезарный лик Франции все-таки мало пострадал при этом. Казалось (да и в действительности так было), что причина всех бедствий заключается единственно в Бонапарте, этом постыднейшем из бандитов, когда-либо удручавших мир позором своего тяготения. Он один был виноват; он, бесчестный, ненавистный и втайне презираемый, но упитанный и самодовольный; он и шайка бандитов, помогшая ему зарезать Францию. У ног его лежало пораженное испугом людское стадо, а массы «лучших людей» изнывали в ссылках и в изгнании. Но именно к ним, к этим лучшим людям, и стремились все наши помыслы. И ежели мы не смешивали Францию с Луи-Филиппом и его министрами, то тем меньше были склонны смешивать ее с Бонапартом и его шайкой. Франция являлась перед нами растоптанною, но незапятнанною, и продолжала светить в лице ее изгнанников.   Тем не менее, повторяю, сознание «своего» уже теплилось. И ежели бы обстоятельства сложились благоприятнее, то, несомненно, оно прошло бы и через дальнейшие стадии развития.

( Читать дальше )