ментальность

В актовом зале института связи было комсомольское собрание. Слушалось персональное дело комсомольца Удавкина, студента второго курса. Согнали весь курс, а может, и не один.

Я сидела где-то сзади и рисовала в блокноте. Мне плевать было на этот институт, на всех этих людей и на комсомольца Удачкина. Я его, как и всех прочих, и по фамилии-то не очень знала. По имени знала, врать не буду, — то ли Вадик, то ли Славик. Он был паренек с фанабериями, там был какой-то непростой папа и нервная система тоже не очень.

Комсомолец Удалкин обвинялся в контактах с иностранными гражданами. С гражданами стран — членов НАТО. Мне эта повестка была непостижима: профиль вуза был да, околооборонный, но мы были не на службе и никаких подписок не давали. Почему Славику не полагалось контактов, я не очень понимала, но мне было плевать, я хотела домой и никого из этих людей не видеть вообще никогда, дальше этого мои политические идеалы не простирались.

Дома у меня о политике не говорили. Кто-то трусил, кто-то брезговал. В свои 18 лет я была совершенно незамутненная и к Советской Власти относилась ровно так же, как к миру в целом — говно, конечно, полное, но жить можно, если поменьше соприкасаться.

Между тем слово взял комсомольский секретарь факультета, освобожденная гнида на зарплате. Он поведал, что студент Ударкин был замечен во встречах с какими-то девицами из Западной Германии и чуть ли не в провожании их до дома или наоборот, я не очень внимательно слушала.

Нервный Вадик запальчиво возражал, что не видит в этом ничего предосудительного. Комсомольский лидер на это молол тоже какую-то активную чушь. Я изнывала и хотела в туалет, в Гостиный Двор и в кафе-мороженое «Лягушатник». Я не понимала, что вообще такого произошло, что надо сидеть здесь с этими идиотами.

С места встал комсорг группы. Это был рассудительный колхозник после армии, на фоне тонконогих однокурсников — серьезный мужик. Скажи нам, Славик, проникновенно начал он. Скажи нам, своим товарищам. Вот зачем??? Ну я правда не понимаю! Зачем тебе это понадобилось???

Хоть я и прочла к тому моменту раз в двести побольше этих комсоргов, все равно я была малолетняя курица с Гражданского проспекта. Ни одного живого иностранца я не видывала в глаза и даже не представляла, где их берут и с какой целью. Для меня все это было чистой абстракцией. Но из-за этой абстракции я сидела с идиотами в актовом зале, а не ела мороженое с подружкой. Единственное, что я тогда подумала своими ленивыми мозгами — и правда, зачем? Он там гулял невесть с кем, а я тут теперь из-за него сижу. Неужели трудно было обойтись без этого? Ну, без контактов этих? Я бы на его месте обошлась. Не наживала бы себе проблем и другим бы жить не мешала.

Дело, однако, двигалось в сторону резолюции. Резолюция вырисовывалась паршивая. Исключение из комсомола означало автоматом исключение из института и армию. В Афганистане шла война.

Я в начале сказала неправду. Я отлично помню, как зовут этого студента. Я ненавидела его всей душой.

Он и вообще был хамоват, но это мне было все равно, я на курсе ни с кем не общалась. Но однажды в лаборатории мы с ним не поделили место. Я заняла стул — поставила туда сумку, а он мою сумку скинул на пол и уселся. А когда я пришла и хотела сесть, он меня толкнул. Сильно. У всех на глазах. И я села на другое место.

Я просила своего жениха набить ему морду, но жених, шире его в плечах в четыре раза, вместо этого стал что-то лепетать, и Славик только поржал.

Секретарь встал зачитывать решение. Парня отправляли на верную смерть за то, что он тусил с иностранными девчонками. Все было очень торжественно, теперь полагалось встать и хлопать. И я встала и хлопала. Я не делала вид. Я хлопала.

До Перестройки оставалось два года.

Теперь, когда мои друзья ужасаются тому, что вдруг стало с людьми. Почему они все это делают и т.д. Когда они вопрошают, откуда это все берется.

Я ничего не говорю. Я вспоминаю себя на том собрании.

Я знаю, откуда это берется.