Новости рынков | К 2020 году нефть может стоить $150-170 за баррель

Президент Союза нефтегазо-промышленников России Геннадий Шмаль рассказал, почему невыгодно заниматься сланцевым газом и не стоит вести проекты в Арктике
На прошлой неделе Россия и Китай подписали долгосрочный газовый контракт на $400 млрд. Углеводороды продолжают определять внешнюю и внутреннюю политику Москвы. Президент Союза нефтегазопромышленников России Геннадий Шмаль рассказал в интервью «Русской планете», каковы перспективы развития нефтяной и газовой промышленности страны.
— Сегодня экономика России напрямую зависит от цен на энергоносители и в подавляющей части бюджет пополняется из сырьевых ресурсов. Если цена на нефть начнет снижаться, какую отметку можно назвать критической, при которой в стране настанут «темные времена»?
— Это зависит от многих ситуаций и мировой обстановки. Комфортная цена для нас сегодня, я считаю, $80–90 за баррель. Это справедливая цена, она покрывает все издержки, связанные с добычей, транспортом и так далее. Но за прошлый год я не помню ни одного дня, чтобы цена падала ниже $100. Я не вижу сегодня объективных причин, чтобы цена снижалась, поскольку не только мы заинтересованы в высокой стоимости. Например, в Канаде на нефтяных песках в Атабаске себестоимость добычи получается $60-70 за баррель. То есть когда цена начнет падать, разработка этих месторождений может стать нерентабельной. С добычей сланцевой нефти в Техасе то же самое, там себестоимость $50–60 за баррель. Даже страны Персидского залива, Ближнего Востока, на долю которых сегодня приходится около 35% мировой добычи, тоже не заинтересованы в резком снижении цены, хотя у них себестоимость совсем небольшая. Бюджет Саудовской Аравии рассчитан исходя из стоимости нефти $110–112 за баррель.

Помимо этого, сейчас активно развиваются страны Азиатско-Тихоокеанского региона. Там цены на нефть выше на $20–30 за баррель. Экономика в странах АТР будет развиваться, потребность в топливных ресурсах будет расти.
— То есть цены на углеводороды обречены на рост?
— Я думаю, стоимость нефти будет расти. Может не очень быстро, но тенденция прослеживается. К 2020 году она вполне может стоить $150–170 за баррель. Все будет зависеть от развития мировой экономики. Если сегодняшняя рецессия продлится, то и цена будет на этом уровне. В любом случае, думаю, что и при цене и в $40–50 за баррель мы не умрем, хотя это и нежелательно.
Нефтяные месторождения на берегах реки Атабаска. Фото: Mark Ralston / AFP / East News
— Сейчас на рынке сжиженного газа появляются новые крупные поставщики, например Ливия и Алжир. Это сможет повлиять на цены?
— Сжиженный газ (СПГ) сейчас идет в основном из Азиатско-Тихоокеанского региона. Я думаю, что СПГ, учитывая, что там цены выше, вряд ли сможет как-то повлиять на рынок. Кто-то говорит о возрастающих поставках сжиженного газа из США но он никогда не будет дешевле нашего газа. Там же нужно будет построить заводы по сжижению, перевезти, сделать регазификацию и так далее. Трубопроводный газ из России может быть дешевле. Вопрос цены связан со спросом и предложением. Мы всегда можем варьировать ценами. Но мировую ситуацию нужно отслеживать постоянно. Да и эти игроки всегда были, поэтому существенного влияния в ближайшие годы это не окажет.
— Как бы вы оценили перспективность российских проектов, связанных с СПГ? Стоит этим заниматься и поставлять газ, например, в Китай, морским транспортом?
— Это однозначно целесообразно. Та работа, которую ведет сегодня «Новатэк» в этом направлении, — очень правильная. Речь идет о строительстве завода на полуострове Ямал, так называемый «Ямал СПГ», где принимают участие и иностранные компании. Это правильное генеральное направление. Но здесь главное не опоздать.
Сегодня производство СПГ около 300 млн тонн в год. Те проекты, которые мне приходилось видеть, предполагают увеличение на 400 млн тонн. Многие проекты уходят за 2020 год, поэтому если мы успеем, то займем эту нишу. Нам СПГ нужен и для газификации страны. В каждый хутор газопроводы не проведем, поэтому выход один, — возить туда большие емкости со сжиженным газом.
— Сегодня западные страны грозят России различными санкциями. Это и заморозка активов, и запрет на поставку определенных товаров, и возможный отказ от покупки наших нефти и газа. По-вашему, как все это может повлиять на экономику?
— На моей памяти были две крупных кампании по санкциям против нашей страны. Первый раз, когда в СССР строили газопровод «Союз». Тогда под нажимом американцев Германия приняла решение не поставлять нам трубы, необходимые для строительства. Мы такие трубы не выпускали. Но за полгода наш Челябинский завод провел необходимое переоснащение, и наладили выпуск нужных труб.
Второй случай был в 1981 году, когда мы начали строительство специального экспортного газопровода «Уренгой — Помары — Ужгород». До границы от Уренгоя было 4,5 тысячи километров, плюс расстояние по Европе. Рейган тогда объявил эмбарго на поставку нам техники. Многие американские фирмы дрогнули. Тогда мы обратились к японцам, они поставили нам блестящую технику, которая была даже лучше, чем то, что нам поставляли до этого из Америки. В итоге мы сделали газопровод за 18 месяцев, вместо 60 по нормативам.
Поэтому я не думаю, что нынешние санкции повлияют существенным образом. В конечном итоге от них могут пострадать европейские страны и их бизнес. Многие бизнесмены сейчас выступают против этих санкций. Тем более стоит помнить, что есть договорные обязательства по газу с Европой до 2024—2026 годов. Вообще любые санкции способствуют сплочению народа вокруг лидера, если его народ поддерживает. Мне кажется, что сегодня Путина народ поддерживает.
— В любом случае нужно искать какие-то альтернативные варианты, диверсифицировать риски. Вот сейчас подписан договор с Китаем о поставках им российского газа. Насколько этот проект может быть успешным?
— На моей памяти таких контрактов было подписано два десятка. Каждый раз подписываются какие-то соглашения. Первый раз китайцы обратились к нам в 1993 году с предложением построить газопровод в Китай. Так получилось, что это предложение первым пришло ко мне, тогда я возглавлял «Роснефтегазстрой». Мы обратились в Газпром, в профильное министерство, в правительство, но все считали, что это не нужно, потому что есть поставки на Запад. Мы говорили, что нельзя смотреть в одну сторону, а сейчас пожинаем плоды, хотя давно бы могли построить.
— Так насколько для России это газовое сотрудничество с Китаем может быть выгодным?
Газопровод «Союз». Фото: Александр Поляков / РИА Новости
— Все нужно считать. Себестоимость добычи газа в районе Уренгоя составляет примерно $20–25 за тысячу кубометров. Но тогда будут огромные затраты на транспортировку. Если мы возьмем газ в Восточной Сибири и Якутии, то получится значительно ближе и дешевле. Нужно смотреть на затраты, на ту часть, работ, которую возьмет на себя Китай.
— Если уж мы заговорили о зарубежных проектах, то складывается впечатление, что Россия присутствует всего в нескольких странах. Хотелось бы узнать ваше мнение о том, почему российские топливные компании так мало представлены за рубежом?
— Во-первых, не везде нас приглашают. Во-вторых, не все наши компании готовы к этому. Пожалуй, наиболее активно в последнее время вел себя «Лукойл». Он работает в Узбекистане и Казахстане, сейчас начинает работу и в Ираке, на месторождении с большим объемом запасов, где добыча может составить около 100 млн тонн нефти в год. В последнее время активность проявляет и «Роснефть», я имею ввиду активность лично Сечина (президент «Роснефти» Игроь Сечин. — РП) связанную с Китаем. Дальше есть Венесуэла, где мы работаем, Бразилия, да и африканские страны, например, Кот-д’Ивуар.
— Недавно в состав России вошел Крым Многие эксперты говорят, что на полуострове имеются большие месторождения нефти и газа. Насколько целесообразно начать их разработку, по крайней мере, чтобы обеспечить Крым собственной энергией?
— Да, на шельфе Черного моря есть месторождения. Сегодня «Черноморнефтегаз» добывает там 1,6 млрд кубометров газа в год. Там нужно усилить разведку и смотреть на то, что уже есть. Нужно определиться и с тем, надо ли там качать нефть, потому что добыча влияет на экологию. Я бы сказал, что Крым — это жемчужина в плане отдыха и, может, добычу нефти надо развивать в других местах, чтобы не загадить акваторию.
Если будет необходимо, то решить проблему подачи газа не сложно. Например, сделать ответвление из южного потока, можно от Краснодарского края проложить трубу. Все нужно посчитать, составить баланс производства и потребления. С этого нужно начать.
— В последнее время у России появляется все больше интересов в Арктике. Это и нефтяная платформа «Приразломная», и намерения «Роснефти» начать разработку нефтяных месторождений в Карском море, и другие проекты. Насколько сегодня целесообразно и перспективно осваивать Арктику?
— Пока кроме «Приразломной» нет ничего. Мы не готовы сегодня к выходу на шельф ни технически, ни технологически, ни экономически. Я считаю, что торопиться с большим выходом на шельф не следует. Надо заниматься разведкой, поиском, определять, какие есть месторождения, ресурсы, запасы, но не более. Ну а потом опыт эксплуатации «Приразломной» должен только еще показать, насколько это выгодно экономически. Когда у нас была эйфория вокруг освоения Штокмана (Штокмановское газовое месторождение. — РП), то профессионалы считали, что приоритетнее было бы освоение полуострова Ямал. Там совершенно иные запасы, помимо этого под ногами есть хотя бы какая-то твердь, а на Штокмане вода и глубина 300 метров.
Ну и главное экономика: если бы мы вложили $50 млрд, то получили бы 50 млрд кубов газа. На Ямале за эти же деньги мы бы получили 140 млрд кубометров газа. Нужно помнить, что на шельфе все на порядок дороже. Если на суше нефтяная скважина стоит $2 млн, то на шельфе — $20 млн. Пока у нас есть достаточные запасы и ресурсы на суше.
Помимо этого я считаю, что на шельф можно идти тогда, когда мы будем иметь надежность оборудования 99,99%. Не дай бог повторится авария, которая была в Мексиканском заливе. Если она случится здесь, то мы вообще угробим не только весь север, но и всю земную экологию. Поэтому надо исключить малейшую возможность аварий и негативного воздействия на природу.
— Если говорить про материк, то складывается впечатление, что в последние годы новых месторождений разведывается очень мало. С чем это связано?
— Мы просто геологию нашу угробили. В середине 1980-х годов объем разведочного бурения в стране — подчеркиваю, это только в России — составлял около 7 млн метров. В одной только Тюмени мы бурили 3 млн метров. В последние годы мы бурим меньше миллиона метров.
Чтобы компании вкладывали деньги в разведку, нужно создать определенные стимулы. Например, «право первой ночи», то есть если я открыл месторождение, то дайте мне его разрабатывать. Если я не хочу, то могу отказаться, и его выставят на тендер. Сегодня этого нет. Поэтому компании очень осторожно подходят к геологической разведке, особенно к новым районам, где никто не работает. А основные приросты запасов в последние годы у нас происходят за счет доразведки.

Платформа «Приразломная». Фото: femco.ru
— Недавно вы говорили, что в России есть большая проблема с глубиной переработки углеводородов. В отличие от передовых стран, у нас она составляет только 72%. В чем причина отставания?
— Для повышения глубины переработки необходимо модернизировать нефтяные заводы, а для этого нужны большие деньги и наличие собственного нефтехимического машиностроения. В свое время у нас было министерство машиностроения для нефтегазовой и химической промышленности. Приходилось закупать оборудование в Германии, США, Японии. Наше оборудование было, но оно считалось ненадежным и громоздким. Японский кран весил 12 тонн, а наш — более 30 тонн. Для того, чтобы создать крупное нефтеперерабатывающее предприятие, нужен огромный объем оборудования. Мы многие виды оборудования просто не выпускаем. Покупать его дорого, да и на рынке избытка такого оборудования сегодня нет. Индийцы строят заводы, Саудовская Аравия, многие другие, поэтому нам приходится стоять в очереди.
У нас серьезно отстают перерабатывающие заводы, которые входят в систему «Роснефти». Эти заводы им достались еще от «Юкоса». Это старые заводы, которые были построены сразу после Великой отечественной войны.
— Помимо этого в России, в отличие от других топливных держав немалая часть попутных углеводородов просто сжигается. В этом плане ведется какая-то работа или деньги просто утекают?
— Сгорает действительно много. Есть разные цифры, но верить им сложно, ведь нет четких приборов учета. Примерно 14–15 млрд кубометров газа мы сжигаем ежегодно. Но работа ведется. Во-первых, несколько лет назад принято постановление правительства, в соответствии с которым мы должны были в прошлом году уже перейти на 95% использование попутного газа. Пока мы не добрались даже до 80%, но движение есть. Каждая компания разработала ряд мероприятий по использованию попутного газа. «Сургутнефтегаз», например, использует газ для производства электроэнергии — вырабатывает мощность более 600 мегаватт. Я думаю, что в 2015—2016 годах мы добьемся 95% использования попутного газа.
— В последние годы все больше ведется разговоров про добычу сланцевого газа и нефти. США в этом преуспели и некоторые считают, что они скоро обгонят Россию по добыче природного газа. Вы не думаете, что нам бы тоже стоило всерьез взяться за разработку сланцевых пород?
— Зачем нам сланцевый газ, когда у нас достаточно нормального газа? Сланцевый газ имеет целый ряд проблем. Если учесть, что мы добываем 670 млрд кубометров обычного газа, то у нас необходимости в нем нет. Это требует больших объемов бурения. Да и про экологию забывать не стоит. Ведь для добычи сланцевого газа сегодня используются горизонтальные скважины, множественный гидроразрыв пласта, большой объем воды, песка, но главное — реагенты, которые не являются безвредными. Это опасно для людей. Поэтому я считаю, что сланцевый газ для нас не является приоритетом. У нас и так большие запасы, которых хватит минимум на 60–70 лет.
— Тогда, возможно, стоит обратить внимание на альтернативные источники энергетики: ветрогенераторы и солнечные батареи?
— Солнце и ветер значительно дороже, чем электроэнергия, полученная из газа, нефти или угля. Например, в 2012 году Германия затратила на дотации производителям альтернативной энергии €25 млрд. Это больше, чем мы вложили в развитие нашей нефтяной промышленности. При этом у них альтернативная энергия занимает не более 20% от общего объема. То есть богатые страны могут себе это позволить, а бедные — нет. Да и по данным Международной энергетической ассоциации, до середины нынешнего века нефть, газ и уголь будут оставаться основными энергоносителями.