После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II. Борис Акунин

Расскажу о заключительной книге Бориса Акунина в серии История Российского Государства. 

После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II.

Электронная книга flibusta.is/b/646720/read

Купить книгу u.to/B7n7Gw

Этой эпохе посвящено больше литературы, чем всей остальной отечественной истории вместе взятой.

«история революции» – в сущности, очень короткий период.

Предыдущие тома «Истории российского государства» являлись подготовкой к этому.

Попробуем разобраться в причинах гибели государства.

Была – и остается – надежда, что если правильно проанализировать анамнез болезни, то, может быть, удастся с ней справиться при следующем обострении.

Канва событий хорошо известна российскому читателю со школы и может быть изложена в одном предложении.

Самодержавная монархия не выдержала испытаний, которые обрушил на нее двадцатый век;

одолеваемая внутренними противоречиями, она распалась в ходе общемирового кризиса – Первой мировой войны.

главная задача рассказа — анализ причин, по которым разразилась мегакатастрофа, коллапс российского государства и последовавшую затем череду трагических потрясений.

хотелось разобраться в причинах гибели государства, не утратив объективности.

А болезнь никуда не делась, страна по-прежнему нездорова

Первая часть называется «Букет болезней», потому что таковых было несколько.

Среди них имелись врожденные или приобретенные естественным образом – вследствие специфики российского государственного устройства.

Были «болезни роста» – вполне универсальные, присущие в то время всем развивающимся странам.

Наконец, в 1914 году разразилась «пандемия», общий кризис западной цивилизации, приведший к мировой войне.

Глобальное сотрясение погубило несколько государств с ослабленной сопротивляемостью организма, и раньше всех Россию.

Во второй части излагается – в хроникальной манере, от года к году – «клиническая картина», приведшая к летальному исходу.

Предварительно разобравшись во внутренних причинах происходящих процессов, читатель сможет лучше ориентироваться в хаосе стремительных событий.

Много места в томе уделено попыткам лечения больного государства.

«Терапий» было три:

охранительно-государственническая, прогрессивно-либеральная и революционная.

к XX веку самодержавная система, за которую упорно держались «государственники», стала чересчур архаичной, она плохо соответствовала реалиям нового времени, ослабляла Россию, тормозила ее развитие.

«Либералы», тогдашние властители дум, руководствовались высокими идеями человеческого достоинства, свободы, народовластия, но, не имея практических навыков государственного управления, плохо представляли себе практические последствия своих прекраснодушных проектов.

«Либералы» плохо представляли себе практические последствия своих прекраснодушных проектов.

истинная роль революционных партий в крахе государства оказалась не столь уж велика.

Монархию свергли не революционеры.

Ни один из трех рецептов России здоровья не принес. Может быть, не то и не так лечили?

Часть первая. Букет болезней. Дефект анатомии.

Здание, построенное во второй половине 15 века отцом-основателем российского государства Иваном III, основывалось на жесткой централизации власти.

это «ордынская» модель, потому что Иван Васильевич позаимствовал ее в Золотой Орде, у монголов.

Государство «ордынского» типа – это очень сильный механизм.

Главный его принцип – сверхцентрализация и единство управления –

подкрепляется еще тремя «опорными колоннами».

Это обожествление Государства как сверхидеи;

сакрализация фигуры правителя и

верховенство административной власти над законами.

в новых исторических условиях сверхцентрализованность перестала быть эффективной.

В Европе сформировался новый тип успешного государства,

крепнущего за счет частной инициативы – торговли и промышленности.

Россия быстро отставала от передовых стран.

(рис.1 )

расшатывание любой из четырех опорных колонн создавало риск обрушения всей конструкции – и правительству приходилось спешно восстанавливать прежнюю систему.

Трагический парадокс российской жизни конца девятнадцатого – начала двадцатого века заключается в том, что демонтаж самодержавной диктатуры представлял для страны не меньшую опасность, чем сама диктатура.

Изнутри государство погубили два фактора:

архаичность государственной конструкции и усилия лучших людей того времени от этой архаичности избавиться.

Вот почему данный раздел состоит из двух больших глав.

Одна посвящена людям, которые руководили государством и не спасли его;

другая – борьбе между правительством и Обществом.

(Самодержец и самодержавие. «Индифферент-оптимист»)

Начнем с носителя верховной власти – Николая Александровича Романова.

Самая лаконичная и точная формула императора:

«Государь по натуре индифферент-оптимист.

Такие лица ощущают чувство страха, только когда гроза перед глазами, и, как только она отодвигается за ближайшую дверь, оно мигом проходит».

Именно это качество – фаталистская вера в то, что всё как-нибудь устроится, что Господь придет на помощь Своему помазаннику и спасет его.

это быа, пожалуй, психологически единственно возможная защитная реакция абсолютно ординарного человека на ту исключительную ситуацию, в которую поставила его судьба.

Когда ум не в состоянии справиться с объемом и сложностью обрушенных на него задач, приходится уповать только на Бога.

Николай как-то признался:

«Я стараюсь ни над чем серьёзно не задумываться – иначе я давно был бы в гробу».

Николай стал царем, совершенно не готовый к роли властителя империи.

«Когда мой отец умер, я был просто командир лейб-эскадрона гусар», – скажет Николай впоследствии.

Он действительно ничем крупнее эскадрона прежде не управлял. К тому же власть свалилась на него неожиданно.

(рис 2)

В 26 лет по кругу интересов это был обыкновенный гвардейский офицер, по-настоящему увлекавшийся только охотой, спортом и музыкой.

Николай Александрович как личность был, подобно воде, лишен цвета, вкуса и запаха.

Он принимал форму сосуда, в который его «наливал» исторический момент.

Преданная любовь к супруге и детям, бывало, оказывала решающее влияние на политический курс – это тоже огромный недостаток для правителя.

Заботы «малого мира», мира человеческих отношений, не могут быть для главы государства существенней интересов Большого Мира, которому он служит, – а если всё же перевешивают, для страны это беда.

Несчастливой для верховного правителя чертой была и прославленная мягкость Николая, царь «ускользает от всего неприятного».

Деликатность – прекрасное свойство, но не в управлении государством.

В результате получалось, что царь постоянно находился под влиянием своего непосредственного окружения.

На раннем этапе, когда молодой император был психологически раздавлен свалившейся на него непосильной ношей, он ничего менять не стал.

Лидировали те же персоны, что при Александре III:

синодальный обер-прокурор Победоносцев и министр финансов Витте (министерство финансов тогда управляло и всей экономикой).

К Константину Петровичу Победоносцеву Николай привык относиться с двойным почтением –

как к ближайшему соратнику обожаемого родителя и как к бывшему учителю.

В конце концов императора стала раздражать покровительственная, менторская манера обер-прокурора.

Более полихромной фигурой являлся Сергей Юльевич Витте.

Под конец жизни он считался завзятым либералом.

Витте осуществил важную денежную реформу, установив золотой стандарт рубля.

Однако на рубеже нового века аппаратный вес министра пошел на убыль – по той же причине, по которой закатилась звезда Победоносцева.

Сергея Юльевича было слишком много, и он слишком сильно давил на императора.

Кроме того, Витте категорически возражал против обострения отношений с Японией, а у царя – в кои-то веки – было собственное представление о том, как Россия должна действовать в Тихоокеанском регионе.

По мере того, как ослабевало значение Витте накануне его первой отставки, возрастало значение другой сильной фигуры

– Вячеслава Константиновича фон Плеве, который в 1902 году возглавил министерство внутренних дел.

Он был сторонником сильной власти и «твердой руки».

Главным врагом самодержавия он считал революционеров.

В начале 1880-х, будучи директором Департамента полиции, Плеве разгромил «Народную волю» и, когда после двадцатилетнего затишья террор возобновился, уповал в основном на репрессивные меры.

министра убил революционер.

В 1905 году, стал очень влиятелен человек невеликого калибра и небольшого ума –

Дмитрий Федорович Трепов, ранее занимавший скромную должность московского обер-полицмейстера,

но сразу после «Кровавого воскресенья» назначенный столичным генерал-губернатором и неотлучно находившийся при особе императора.

Современники считали Трепова «фактическим диктатором» России, потому что этот человек постоянно находился подле вечно колеблющегося государя и, как выразились бы сегодня, «контролировал информационные потоки».

в 1906 году Николай наконец нашел помощника по-настоящему выдающегося – Петра Аркадьевича Столыпина.

Это был не только самый крупный деятель царствования, но и, пожалуй, самый убедительный представитель «государственнической» линии в отечественной истории.

Возвращаясь к медицинской метафоре, это был доктор, который прописал тяжелобольному организму в принципе возможный путь излечения, только сделано это было слишком поздно, да и пациент – государь император – не оказал врачу нужной поддержки.

тактика «умиротворения», к которой прибег Столыпин:

разделить оппозицию на непримиримую и «примиримую»;

непримиримую часть, революционеров, быстро и решительно уничтожить или по крайней мере изолировать,

вторую – Общество – вернуть в легальное русло.

Октябрьский манифест давал такую возможность:

у «либералов», которые прежде поддерживали радикалов, возникла надежда, что Россию удастся реформировать парламентскими методами, без насилия.

Идеологию Столыпина можно определить как «эволюционное самодержавие», желая приспособить самодержавие к реалиям XX века.

«Успокоение, а потом реформы» – такова была столыпинская формула. Отчасти она сработала.

Николай II с его антипатией к сильным личностям стал тяготиться главой правительства, который чересчур на него давил и даже позволял себе выдвигать ультиматумы.

Влияние Столыпина шло на убыль. Если б он и не погиб от пули террориста, то все равно вскоре был бы снят. Самодержавие отказывалось эволюционировать.

После Столыпина, Император предпочитал людей «психологически комфортных»:

«технократа» Коковцова сменил тихий старенький Горемыкин,

потом «осторожный и деликатный» Штюрмер,

а в самый канун революции, во главе кабинета оказался «милейший человек» Николай Голицын, совершенно не способный справиться с кризисной ситуацией.

Отдельную и весьма могущественную «группу влияния» на протяжении всего царствования представляли собой члены императорской семьи.

Вдовствующая императрица, особа умная и ловкая, была особенно могущественна в начале нового царствования.

Мария Федоровна считала совершенно нормальным напрямую вмешиваться в назначение высших сановников и государственную политику.

мать государя поддерживала государственных либералов.

но с середины первого десятилетия нового века она уже не могла соперничать с невесткой.

Главным политическим лоббистом империи становится Александра Федоровна.

Царица была удручающе неумна, но при этом постоянно вмешивалась в вопросы государственной политики.

Эта активность многократно усилилась в годы войны, особенно с 1915 года, когда Николай взял на себя функции Верховного главнокомандующего и переселился в Ставку.

Оставаясь в столице, государыня чувствовала себя ответственной за «тыл» и вела себя как соправительница.

Иногда даже напрямую вмешивается в управление:

например, в ноябре 1916 года, когда царь хотел отправить в отставку явно негодного министра внутренних дел Протопопова, очень нравившегося Александре,

та поехала в Ставку и спасла своего протеже, который три месяца спустя, во время февральского кризиса, проявит полную беспомощность.

Злополучная «министерская чехарда» последнего периода монархии, когда без конца сменялись руководители правительства и основных ведомств, усугубляя административный хаос, в значительной степени была результатом мнительности и подозрительности Александры Федоровны, которой повсюду мерещились тайные враги.

Спасение от своих страхов императрица находила в религии.

Если Николай был человеком глубоко верующим, то его супругу можно назвать фанатично религиозной.

Эта, казалось бы, сугубо приватная сторона ее жизни сыграла в крахе монархии роковую роль.

Речь идет о феномене Григория Распутина.

В последние годы империи наверху сложилась удивительная ситуация.

Страной, которая вела тяжелую войну, управлял слабый самодержец, находившийся под сильным влиянием жены,

которая находилась под сильным влиянием домашнего проповедника,

которым, в свою очередь, управляли всякие проходимцы, – это и была «распутинщина».

Положение Старца очень упрочилось, когда однажды ему удалось «заговорить» (то есть гипнотически купировать) кровотечение у больного гемофилией цесаревича.

После этого императрица уже не сомневалась в «чудесной, ниспосланной Богом мудрости нашего Друга» -

“our Friend’s wonderful, Godsent wisdom”.

Царь и царица переписывались на английском, иногда вставляя русские слова и фразы.

Когда царь спросил премьера о впечатлении, Коковцов ответил,

что «Распутин типичный сибирский варнак, бродяга,

умный и выдрессировавший себя на известный лад простеца и юродивого и играющий свою роль по заученному рецепту».

Вскоре Коковцов был отправлен в отставку.

в тысячу раз хуже был урон, который «распутинщина» наносила авторитету царской семьи.

Повсюду распространялись слухи о том, как простой мужик распоряжается в царском дворце.

Историческая роль «распутинщины» заключалась не в лоббировании тех или иных интересов, а в подрыве одной из опор «ордынского» государства – сакральности фигуры правителя.

толчком к падению режима была не революционная агитация, а «общее падение престижа власти».

(Борьба между Властью и Обществом. Слабость сильных и сила слабых).

основные бои велись вокруг главной, несущей «колонны» российской государственности:

сверхцентрализации управления.

Оппонировали друг другу Власть и Общество.

После того как народовольцам удалось убить «отца реформ» Александра II, наверху возобладала идея, что прогресс вообще опасен и даже разрушителен для государства.

Нужно остановиться, а еще лучше откатиться назад.

Сделать это можно было, только превратив Россию в полицейское государство, где Общество лишалось всякой свободы действия и высказывания, а любого подданного можно было посадить за решетку или отправить в ссылку просто по подозрению, без суда – это называлось «в административном порядке».

Общество никуда не делось – просто на время притихло и ответило самодержавию на полицейские притеснения враждебностью.

основная масса переместилась в «глухую оппозицию», которая для Власти много опасней бомбистов, потому что совершенно не поддается искоренению.

Мастера полицейского сыска умеют справляться с зубастыми волками, но не с вирусной инфекцией.

Есть зоны, где Власть всегда или почти всегда проигрывает Обществу.


(рис. «Вертикаль» на карикатуре А. Радакова)

традиционным гандикапом безраздельного первенства строго вертикальной иерархии является отсутствие контроля со стороны депутатской и судебной властей, а также свободной прессы.

В таких условиях представителю администрации – губернатору или уездному начальнику – достаточно иметь поддержку сверху, от своего непосредственного руководства;

отношение подведомственного населения к действиям местной власти – фактор для карьеры несущественный.

Это создает почву для всякого рода злоупотреблений и произвола.

Неудивительно, что симпатии людей обычно оказываются на стороне представителей Общества, а не Власти.

Несмотря на цензурные ограничения, самые популярные периодические издания были на стороне Общества, а не Власти.

«Большинство больших газет и журналов было заведомо оппозиционным».

Гипертрофированное общественное значение в России приобрела художественная литература:

публицистическое высказывание было затруднено, о насущных проблемах страны и общества стали рассуждать писатели.

Времена, когда среди них имелись и выдающиеся сторонники «правых» идей – Достоевский или Лесков, – ушли в прошлое.

В полицейском государстве, установившемся при Александре III, приличному писателю стало невозможно поддерживать Власть.

Властителями дум становились только авторы, обличавшие российскую действительность.

К девяностым годам сложился прочный стереотип:

быть передовым, современным и вообще достойным человеком – значит осуждать самодержавие.

В Обществе возникла своего рода обратная цензура, неофициальная, но в определенном смысле еще более суровая, чем государственная.

Публичный деятель, выступивший в поддержку правительства, мог подвергнуться остракизму, навсегда потерять репутацию.

На протяжении всего царствования Николая II Власть постепенно ослабевала, а Общество усиливалось.

За короткий, менее чем четвертьвековой период этот процесс прошел несколько этапов.

(рис. «На лекции профессора Ключевского»)

(От «бессмысленных мечтаний» к концу «стабильности»).

Раздражение против властей постоянно усиливается. С конца девяностых годов даже в умеренных, либеральных кругах лозунг «долой самодержавие» перестает восприниматься как нечто чрезмерно радикальное.

1899 год можно считать моментом, с которого «стабильность» начинает рушиться.

Таким образом, она не продержалась и двух десятилетий.

Первой ласточкой стало брожение в среде студенчества.

«правительству приходилось лавировать между Сциллой отсталости и Харибдой взращивания своих врагов».

«Молодежная политика» властей пополняла ряды оппозиции эффективнее любой революционной пропаганды.

В 1899 году, на волне широкого общественного недовольства, студенческий протест принял беспрецедентный размах.

Санкт-Петербургский университет забастовал.

Движение было подхвачено студенчеством других учебных заведений по всей стране. Возник единый организационный комитет.

(рис. Конфликт поколений. И. Сакуров)

Охваченные волнениями заведения были на полгода закрыты.

Столичные профессора, сочувствующие студентам, уволены.

Плюс к тому вышло постановление, согласно которому студентов, совсем как во времена Николая I, можно было отправить в армию, чтобы поучились там дисциплине.

точно такой же тактики Власть в дальнейшем будет придерживаться и по отношению ко всему протестному движению.

практика насильственной сдачи студентов в солдаты лишь способствовала радикализации учащихся.

Один из исключенных студентов застрелит министра просвещения Н. Боголепова.

Этот выстрел, прогремевший 14 февраля 1901 года, можно считать окончательным завершением «периода стабильности» и началом новой эпохи – общественных потрясений и политического терроризма.

Главной причиной перелома, однако, были вовсе не студенческие протесты, а явление более глобального свойства: закончился долго продолжавшийся экономический подъем.

В 1900 году разразился общемировой кризис производства, больнее всего ударивший по России.

Закрывались фабрики и заводы, падали в цене акции:

у ведущих предприятий вроде Путиловского и Сормовского гигантов – на 60–70 %,

резко сократилась добыча топливного сырья, сотни тысяч рабочих оказались на улице.

Упадок и застой экономики растянутся почти на десять лет, порождая социальный протест.

Вслед за промышленностью от кризиса пострадало и сельское хозяйство.

С 1902 года константой российской жизни становятся не только рабочие, но и крестьянские волнения, часто ожесточенные и подавляемые военной силой.

как только рухнула непрочная «стабильность», государству пришлось вести войну на два фронта:

против растущего революционного движения и против либерального лагеря, который в новых условиях стремительно радикализировался.

(Либералы переходят от слов к делу).

Всеобщее восхищение вызывали задорные литературные сочинения вроде горьковской аллегории о Буревестнике.

Когда мирная публика начинает скандировать

«Пусть сильнее грянет буря!»,

буря рано или поздно обязательно грянет.

Первым шагом консолидации несоциалистической оппозиции было создание журнала.

Экономист Петр Струве, пришел к заключению, что для России предпочтительнее всего путь демократических свобод.

Эмигрировав, он основал редакцию «Освобождения» – печатного органа, который выступал против самодержавия, но не за революцию.

суть либеральной программы:

личные свободы, гарантированные независимым судом;

основные политические права (печати, слова, демонстраций, партий) и

учреждение парламента – «бессословного народного представительства» с правом высшего контроля и утверждения бюджета.

Среди авторов журнала были лучшие умы и перья России:

юрист А. Кони, философ Н. Бердяев, писатель В. Короленко, ученые, земские деятели, поэты.

Успех «Освобождения» был громаден.

Впервые со времен герценского «Колокола» эмигрантское издание имело такое общественное влияние.

(рис. Журнал «Освобождение»)

Второй шаг по формированию либеральной оппозиции произошел в 1903 году.

Авторы и сторонники журнала собрались в Швейцарии, чтобы создать организацию.

Она получила название «Союз освобождения». Своей задачей эти люди считали легальную борьбу за изменение существующего строя.

в стране началось брожение, против которого прежние, полицейские меры уже не помогали.

(Брожение).

министр внутренних Вячеслав Плеве, в 1903 года был не прочь иметь войну с Японией.

Он надеялся, что война отвлечет внимание масс от политических вопросов.

Это сильное средство, с успехом опробованное в 1877 году, когда Общество переключилось с борьбы против самодержавия на борьбу за освобождение «славянских братьев», поначалу тоже, казалось, работает.

Однако Общество отвлеклось от борьбы с режимом ненадолго.

Очень скоро, уже весной 1904 года, началась череда военных поражений.

Патриотический подъем сменился негодованием против самодержавия, так цепко держащегося за единоличную власть и так плохо с нею справляющегося.

Кроме того, борьбу не прекратили революционеры.

В июле 1904 года они убили ненавистного Плеве, и самым большим потрясением для Власти стала бурная радость, с которой широкие общественные круги откликнулись на это кровавое событие.

Было совершенно очевидно, что «закручивание гаек» дало обратный эффект: Общество стало поддерживать революцию.

Самые одиозные чиновники министерства внутренних дел были смещены, цензурные строгости ослаблены, многие сосланные получили разрешение вернуться.

Либеральная общественность встретила эти шаги с энтузиазмом.

Начался эйфорический период, всегда сопутствующий политической «оттепели». Он получил название «Эпоха доверия».

В начале октября в Париже либералы из «Союза освобождения» встретились с революционерами, чтобы попытаться выработать общую программу.

(рис. Пусть сильнее грянет буря!)

А дальше произошло то, что всегда происходит, когда «революция сверху» тормозит и дает задний ход.

Общество останавливаться не пожелало и снова перешло в оппозицию – более решительную, чем прежде.

одной из причин трагедии стали правительственные метания справа налево и опять направо.

После шока «Кровавого воскресенья» начался внутренний политический кризис, прошедший через несколько этапов.

Точно так же через несколько разных психологических состояний прошел и самодержавный правитель империи.

Они довольно точно совпадают с классическими фазами психологического осознания болезни.

Началось, как водится, с «Отрицания».

(рис. Карикатура 1905 г. на Трепова)

Из-за газетной цензуры точных данных о количестве убитых и раненых публика не знала, и по стране ходили слухи о тысячах жертв.

Забастовали студенты. Занятия в высших учебных заведениях были отменены вплоть до осени.

У Николая начинается следующая стадия – «Гнев».

царь выпустил эмоциональный манифест «о нестроении и смутах», который во всем винил «ослепленных гордыней злоумышленных вождей мятежного движения».

Настроение правителя немедленно сменилось на противоположное – перешло в стадию «Торг».

На следующий же день после грозного манифеста вышел высочайший рескрипт, где вдруг объявлялось:

«Я вознамерился привлекать достойнейших, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений».

Наверху воцарились апатия и уныние – верные симптомы «Депрессии».

Этому способствовали и ужасные известия с театра военных действий:

в конце того же месяца русская армия была разбита под Мукденом, а в мае при Цусиме погиб весь флот.

Вместе с ним утонули последние надежды избежать поражения.

Очередной земский съезд постановил больше не апеллировать к царю, а обратиться за поддержкой непосредственно к народу.

«Союз союзов», объединивший «Союз освобождения» с другими общественными организациями, стал призывать к протестной всеобщей забастовке.