Рецензии на книги | Обещания Байдена

Впервые Джо Байден, недавно избранный 46-й президент США, откровенно рассказывает историю своей необыкновенной жизни и карьеры.

С присущей ему прямотой и остроумием Джо Байден делится личными трагедиями, болью и радостью. С детства он страдал от заикания, но поборол недуг и в возрасте 29 лет стал одним из самых молодых сенаторов в американской истории. Потерял жену и годовалую дочь в автокатастрофе, был на грани смерти из-за аневризмы в мозге, но сумел найти в себе силы жить и бороться дальше, став 47-м вице-президентом США. Новая ужасная трагедия постигла семью Байдена в 2015-м – умер от рака его старший сын Бо. Но и это не сломило волю уже совсем немолодого мужчины. После изнурительной предвыборной гонки он был избран новым президентом США в возрасте 78 лет.

Очень интересная книга! Она открыла мне глаза на мировоззрение Байдена и помогла понять мотивы его действий.

Цитаты из книги:

Трамп играл не по правилам. Байден — традиционалист. 
— Я первый президент за последние сорок лет, который знает, что  это такое, когда твой сын несет службу в зоне боевых действий, — объяснил Байден, почему он принял решение вывести американские войска из Афганистана. Его старший сын Бо когда-то добровольно отправился в Ирак. Семейные драмы Байдена известны всем. Он потерял жену, дочь, сына... Пережитое им горе, не скрываемая им боль, душевная чуткость вызывают симпатии.

Байден — самый старый президент в истории страны. Но когда-то он стал самым молодым сенатором в Америке. Ввязался в борьбу, не имея ни денег, ни политических связей, ни команды. И победил опытного и влиятельного соперника, потому что напрямую обратился к избирателю. Разговаривал с людьми на улицах и в торговых центрах, выслушивал их, отвечал на вопросы. Понравился: простой парень! Избиратели родного штата голосовали за него вновь и вновь. Он не проиграл ни одни выборы.

Байден ненавидит Англию:

Многие покупатели в магазинах Грин-Риджа были, как и мы, католиками ирландского происхождения.
(все ирландцы ненавидят Англию)

Совет халявщикам:

Мой отец, Джозеф Робинетт Байден-старший, был немногословен. Я всему учился у него, когда наблюдал за ним. В молодости он пережил тяжелые удары судьбы и знал, что уже не сможет вернуть то, что потерял. Но он никогда не опускал руки. Утром он всегда вставал первым и, чисто выбритый, элегантно одетый, варил кофе и отправлялся в автосалон, на работу, которая ему никогда не нравилась. Мой брат Джим говорил мне, что почти каждое утро слышал, как папа поет на кухне. Отец обладал особой силой духа. Он никогда не сдавался и никогда не жаловался. «Этот мир вовсе не обязан тебе по гроб жизни, Джо», — говорил он, но в голосе его не было злобы. Ему некогда было себя жалеть. Для него было не так важно, сколько раз какого-то человека жизнь отправляла в нокдаун: важно было, как быстро тот снова поднимался на ноги.

Байден был заикой
Дэшем меня прозвали не за успехи на футбольном поле, а за неудачи в учебе. Моя речь была похожа на азбуку Морзе. Точка-точка-точка-тире-тире-тире-тире. «Эй, ребя-бя-бя-та, з-за-за-за-ткнитесь!» Заикание было тем самым обозом, который мешал мне двигаться. Оно проявлялось не всегда. Когда я был дома с братьями и сестрой, или болтался с приятелями на улице, или болтал с игроками на футбольном поле, я говорил нормально, но в новой ситуации, или в новой школе, или когда нужно было читать перед классом, или когда я хотел пригласить девушку на свидание, я не мог произнести ни слова. В первый год в средней школе меня из-за заикания освободили от публичных выступлений. Все остальные должны были сделать сообщение на утреннем собрании, встав перед аудиторией из двухсот пятидесяти учеников. А я был освобожден. И все это знали. Может быть, они не придавали этому особого значения — у них были собственные причины для беспокойства, — но я много из-за этого переживал. Меня как будто поставили в угол всем на посмешище. Другие дети смотрели на меня, как на дурачка, и смеялись. Как же мне хотелось доказать, что я такой же, как все. Даже сегодня я помню, какой ужас и стыд я тогда испытывал, как выходил из себя, как будто все это случилось только что. Временами мне казалось, что с таким недостатком мне нечего ждать от будущего. Я боялся, что о заикании напишут в моей эпитафии. Бывало, я спрашивал себя, как мне с этим справиться и получится ли это вообще. Смешно сказать, но если бы мне дали шанс вернуться в прошлое и  вычеркнуть из своей жизни те мучительные дни, когда я страдал от заикания, я бы не согласился. Это бремя оказалось для меня просто даром Божьим. Я нес этот груз и становился более сильным и, как я надеялся, лучшим человеком. И именно то, чему меня все это научило, оказалось бесценным уроком на всю жизнь и помогло в моей карьере.

Как воспитывали Байдена:
Моя мать не выносила только одного: подлости. В ней самой не было ни капли подлости, и она не терпела этого в других людях. Однажды она велела моему брату Джиму разбить нос тому парню, который обижал малышей, а когда он это сделал, подарила ему доллар. Ни для деятелей церкви, ни для властей предержащих она не делала никаких исключений. Если они злоупотребляют полномочиями, можешь разбить им нос. «Ты уважаешь мундир, — говорила она, — уважаешь сутаны, уважаешь униформу, но не обязан уважать человека, на котором эта одежда». Много лет спустя, когда я сказал
матери, что собираюсь на аудиенцию к английской королеве, она тут же велела мне: «Не кланяйся ей». Помни, Джоуи, — говорила она, — ты же Байден. Никто не выше тебя. Ты не лучше других людей, но и никто из них не лучше тебя»

Байден был нищим

Бывало, мы сидели совсем без денег. Тогда от энергетической компании к нам присылали человека, который должен был вытрясти из нас плату за электричество, а у меня так изнашивались ботинки, что приходилось до папиной зарплаты вкладывать в них стельки из картона, но даже тогда мама не переживала. Когда я учился в восьмом классе, меня пригласили в пресвитерианскую церковь на праздник для детей из государственной школы. Я был католиком; в Мейфилде католических семей было очень мало. Мне пришлось надеть одну из папиных парадных рубашек, она была мне длинна, так что мама дважды загнула рукава с французскими манжетами, а потом мы стали искать запонки и не нашли. Был вечер пятницы, папа работал допоздна, и мама пошла в подвал, взяла ящик с инструментами со стиральной машины и вытащила оттуда два болта с гайками. Я понял, что она собирается застегнуть мне манжеты с помощью болтов, и отпрянул. 

Байден победил заикание
Я молился, чтобы Бог помог мне перерасти заикание, но не желал дожидаться, когда оно пройдет само собой. Я решил победить свое заикание. И применил для этого единственный известный мне способ: работал над этим как проклятый. Упражнялся все время. Я заучивал наизусть длинные отрывки из Йейтса и Эмерсона, а потом стоял перед зеркалом в своей комнате на Уилсон-Роуд и проговаривал их. «В библиотеках взрастают робкие духом юноши… В библиотеках взрастают робкие духом юноши… В библиотеках взрастают робкие духом юноши...»

Баден уголовник! Байдену дали условный срок! 
Но в течение первых двух лет я так и не взялся за учебу всерьез. Мне даже дали условный срок за то, что я однажды облил советника пеной из огнетушителя.

Байден был бы хорошим трейдером:
Однажды я задал такой вопрос: «Парни, вот если вам после выпуска придется выбирать: или должность в компании DuPont, с приличным стартовым окладом, гарантией от увольнения, но заработком не более 40 000 долларов в год (что было совсем неплохо в 1962 году), или работа на полставки, без гарантий, но и без ограничений возможности заработать деньги. Что бы вы выбрали?» Большинству пришлось по душе место с гарантиями. Я сказал им, что они рассуждают как инженеры. И что я выбираю риск.

Байден против законов
Я не считал, что мистер Прикетт совершил что-то аморальное или неэтичное. В принципе он просто делал свою работу. Но эта молодая семья все время стояла у меня перед глазами. Истец стал инвалидом, искалеченным навсегда, и могло выйти так, что он ничего не получит. Я не мог
смотреть на это иначе только потому, что так требовал закон. Закон может ошибаться. Я чувствовал, что должен был представлять истца, что мое место — рядом с людьми, не защищенными системой.

Как Байдена завербовали в СССР (по версии демшизы и либерды)

Я полетел с пятью своими коллегами за железный занавес, в Москву, на переговоры с советским руководством. Встреча состоялась в богато украшенном зале заседаний в Кремле. После того как мы с моими коллегами-сенаторами заняли свои места по одну сторону длинного стола для совещаний, президент Брежнев и премьер Косыгин вошли в комнату и сели напротив нас. Казалось, они осмелели при виде нашей делегации, в которую входил новый сенатор от Нью-Джерси Билл Брэдли (ему тогда было 35 лет). Я был всего на полгода старше Брэдли и вел дискуссию с нашей стороны. Брежнев выглядел плохо; мы этого не знали, но он уже был болен и умирал. После представления Брежнев извинился и передал слово Косыгину, старому приверженцу жесткой линии. Косыгин уже публично бил себя в грудь по поводу задержки Сенатом ратификации ОСВ—2, и помню, каким острым был его взгляд, когда он начал говорить. Косыгин сидел прямо напротив меня и не сводил с меня глаз, устанавливая основные правила. Помню, он начал так: «Давайте проясним две вещи, сенатор. Во-первых, я говорю от имени СССР, а вы — от имени США. Я говорю. Вы говорите. Больше никто». Мне  не пришлось объяснять ему, что нетрудно найти сенатора, который согласился бы на такую сделку. «А во-вторых,
сенатор, — продолжал Косыгин, — вы молодой человек. Но в вашем возрасте моя работа была не менее важна, чем ваша». И он стал рассказывать, как в моем возрасте получил задание организовать снабжение Ленинграда во время адской блокады города нацистами. Он явно хотел подчеркнуть, что я, как и сами Соединенные Штаты, молод и не испытан.  Кроме того, он напоминал всей нашей делегации о той огромной цене, которую наши советские союзники заплатили во Второй мировой войне. Погибли 11 миллионов солдат из России и ее советских сателлитов, были убиты 16 миллионов гражданских лиц. Только во время блокады Ленинграда погибло около миллиона человек. Косыгин и его соотечественники доказали, что могут выжить в такой гуманитарной катастрофе.

Затем он сказал: «И еще одно, сенатор. Давайте договоримся, что мы не доверяем друг другу, и у нас есть веские причины не доверять друг другу. Вы, американцы, верите, что никогда не примените ядерное оружие. Вы верите, что никогда не используете его против нас. Но, надеюсь, вы понимаете, почему мы думаем, что вы могли бы это сделать». Я хотел было вмешаться, но он еще не закончил. «Вы единственная нация в истории человечества, которая применяла ядерное оружие. Я ничего не придумываю, вы его применяли. Поэтому вы должны понять, что мы можем подумать, что вы используете его снова. И помните, в 1917 году вы ввели свои войска, которые сражались на стороне белой армии, в нашу страну. Мы никогда не ступали на вашу территорию, и мы никогда не сбрасывали бомбу». Косыгин четко определил условия переговоров. Его аргументы были правомерными и прозвучали с целью припугнуть и сбить с толку. Но точку зрения Косыгина стоило запомнить. Какими бы благими намерениями ни
руководствовалась наша страна, не стоит ожидать, что другие народы будут доверять нам так же, как мы доверяем самим себе. Допущение о добрых намерениях редко распространяется на международную дипломатию.

Байден был одной ногой на том свете

Джилл повернула за угол и пошла по коридору, она заметила медсестру, которая сидела за маленьким столиком возле моей палаты, заполняя карты. Подойдя к палате, Джилл остановилась, чтобы поговорить с ней: «Здравствуйте, я Джилл Байден». «О, здравствуйте, миссис Байден, — ответила медсестра. — Не входите пока. Священник проводит соборование». Джилл ворвалась в палату, попытавшись прервать таинство, но вскоре пришли врачи и объяснили, почему они послали за священником. Результаты пункции были неутешительными: в спинномозговой жидкости была обнаруже
на кровь, а это означало, что где-то в голове у меня лопнул сосуд. 

Я не был уверен, что точно знаю значение слова «аневризма», но у врачей есть прямая и простая аналогия для описания болезни. Они предложили мне представить, что моя артерия — это надутая старая велосипедная шина. Когда какая-то часть этой шины истончается, она ослабевает и начинает выпирать. Воздух просачивается наружу, или даже шина может лопнуть. Моя уже с дыркой, и именно из-за этого я вырубился в Рочестере прошлой ночью. Этим можно было объяснить и эпизод в Нашуа почти год назад. Мне повезло, что я остался жив. Но если аневризма снова начнет кровоточить, я, вероятно, не выживу. Размер самой большой выпуклости и утечка означали, что смертельное кровотечение неизбежно. Лучший шанс на выживание — операция, чтобы укрепить то место, где я истекал кровью, но эта необходимая процедура очень сложна и опасна.

Байдену вскрывали череп

Микрохирургическая краниотомия, которую собирался выполнять доктор Джордж, была сложным и довольно обширным вмешательством. Джорджу предстояло вскрыть мне голову, слегка приподнять мозг, пройти через тонкое пространство, содержащее спинномозговую жидкость, между черепом и мозгом, — и все это только для того, чтобы добраться до аневризмы, лежащей глубоко под основанием мозга. Оказавшись там, он должен был тщательно выделить и иссечь все мелкие сосуды, чтобы найти аневризму, похожую на маленькую ягодку и окруженную небольшим сгустком крови. После мягкого рассечения аневризмы нейрохирургу надо было поместить крошечный металлический зажим, чтобы навсегда закрыть шейку аневризмы, при этом соблюдая осторожность Когда он закончил объяснять порядок проведения процедуры, я спросил его о своих шансах при первой операции. 

— Вы имеете в виду летальность, — ответил он, — или морбидность?
— Морбидность? — Я не знал, что это такое. 
Как я понял, мои шансы на выживание были определенно выше, чем 50 на 50. Но шансы проснуться с серьезным дефицитом умственных способностей были более значительными. Доктору предстояло обойти большую часть мозга, чтобы добраться до аневризмы. Любое случайное повреждение может нанести мне серьезный ущерб. По словам доктора Джорджа, наиболее вероятным осложнением при подобных процедурах является потеря речи.

После лоботомии у Байдена возник интерес к бомбежкам Югославии

Мой интерес к распаду бывшей Югославии начался с визита одного очень настойчивого монаха. Он появился в моем офисе вместе с лоббистом с Кей-стрит, пришедшим помочь ему с переводом, однако английский монаха был достаточно хорош для понимания. Монах был одет в традиционные одежды, был серьезен и говорил убедительно. Он был хорватом, католиком Римско-католической церкви, и хотел рассказать мне о том, что происходило в его стране. Когда они приходят в мой офис с мольбой, они возлагают на Америку огромные надежды. Люди со всего мира полагаются на Америку. Более того, они полагаются на нашу веру в основополагающие принципы свободы, равенства и элементарной порядочности. Они полагаются на нашу веру в то, что мы можем и должны помочь сделать мир более безопасным местом. Он хотел рассказать мне об ужасных вещах, которые этнические сербы совершали в католической святыне в Меджугорье на юге Боснии. Меджугорье можно считать Лурдом Боснии, а православные сербы не только отказывали в доступе к храму хорватам, но и оскверняли святыню. Он опасался, что сербы готовы полностью разрушить храм. … Он знал католиков в Боснии и Хорватии, которые были убиты сербами. … Он знал, что Милошевич разжигал в сербах военные настроения. Он также полагался на меня, обращаясь ко мне как к католику. Я был горячим сторонником Израиля, напомнил он мне, а ведь в Югославии убивают католиков, так почему я так долго закрывал глаза на эту ситуацию?  Ко мне приходили и другие югославы со своими историями: православные сербы, хорваты, мусульмане-боснийцы и албанские мусульмане из Косово. Ни о чем хорошем это не говорило. Страна раскалывалась, и наш заместитель госсекретаря Лоуренс Иглбергер, который был знаком с ситуацией в регионе лучше, чем кто-либо, предупреждал, что распад страны обернется кровавой бойней. 

Как решить проблему? Всех разбомбить

Православные сербы доминировали в Сербии и Черногории, Хорватия была населена в основном католиками, Косово принадлежало преимущественно албанским мусульманам. В центре расположилась Босния и Герцеговина.

Про Милошевича
Милошевич прекратил ротацию лидеров страны, объявил себя бессменным и призвал сербов к оружию. Вновь и вновь он вспоминал историю многовекового предательства, преследования православных сербов и пренебрежения к ним. Теперь, когда они, наконец, были готовы прийти к власти в Югославии, говорил Милошевич, мусульмане и хорваты встали на этом пути. На праздновании 600-летия битвы на Косовом поле недалеко от Приштины, где, по утверждениям сербов, они, покинутые всей Европой, были брошены на растерзание османским туркам, пытаясь остановить их продвижение на Запад, Милошевич напомнил о том, как предательство «подобно злому року довлеет над сербским народом». Он выразил сожаление по поводу того, что Тито относился к мусульманам и хорватам как к равным сербам. Он заявил, что настало время перехитрить судьбу и «уничтожить разобщенность» сербов.

Что-то напоминает действия нацбатальенов самизнаетегде…

Военизированные отряды, называвшие себя «Белыми орлами», действовали с особой жестокостью. Судя по полученным нами отчетам, эти люди получали настоящее удовольствие, пытая своих мусульманских пленников. Они заставляли мусульманских мужчин пережевывать и глотать
изображения Тито, вырезали православные кресты на груди пленных, отрезали им пальцы, носы и уши, выкалывали глаза, снимали с них кожу плоскогубцами и кастрировали. Они убивали как с помощью автоматического оружия, так и ножами, и голыми руками. Одного боснийского серба,
который пытался помочь соседу и другу-мусульманину, избили до смерти. Убивали мужей на глазах у жен, отцов на глазах сыновей и дочерей, и детей на глазах у родителей. Они застрелили маленькую девочку, которая пряталась за своей бабушкой, и заставили мужчину смотреть, как его
двенадцатилетнюю дочь изнасиловали. Караджич позже назовет это «этническим перемещением», некоторые использовали термин «этническая чистка». Я бы назвал это началом геноцида.

Встреча с Милошевичем

Я также заявил, что настало время назвать Милошевича тем, кем он был на самом деле: военным преступником и массовым убийцей, настало время остановить его. Я взывал к основным принципам, на которых строится наше государство. Разве не было нашим моральным долгом остановить геноцид?

«Этот парень мягко стелет», — подумал я. У меня было и второе условие, не озвученное Милошевичу, но которое я пообещал себе выполнить: не разделять трапезу с человеком, которого я считал убийцей.  не понимал, насколько отвратителен был Милошевич и каких успехов добился. Наше посольство организовало нам встречу с группой диссидентов. Это были представители интеллигенции, поэты и писатели, возглавляемые Вуком Драшковичем, главой Сербской партии обновления. Они ненавидели Милошевича, но по-прежнему оставались сербскими националистами и так же пересказывали истории о боснийских мусульманах, подвешивающих мертвых сербских младенцев на крюки. Они смотрели государственное телевидение и безоговорочно верили ему. Эти люди никогда не порицали Милошевича за то, что он убивал мусульман, но не могли простить ему того, что он отрицал свободу слова, права собственного народа. Я ожидал, что диссиденты скажут: «Эй, смотрите, этот парень ведет войну с невинными людьми. Геноцид продолжается». Но либо они не знали, что происходило, либо им было все равно. Они считали, что в Белграде пострадавшей стороной были только сербы. Они объясняли это следующим образом: «Мы — благородные люди, сербы, мы так много сделали для Европы, а мир нас всегда недооценивал и предавал. Мы всегда были проигравшими. Почему мы, самая образованная, самая многочисленная нация, остановившая марш ислама по Европе и спасшая империю Габсбургов, не получили должного почета и уважения?» Милошевич прекрасно знал эту особенность сербского менталитета, а также привычку чувствовать себя жертвой, и мастерски сыграл на этом, что и позволило ему прийти к власти.

Милошевич. Он отрицал каждое обвинение одно за другим, находя оправдание каждый раз, даже не повышая голоса. Мусульмане обстреливали собственный народ, а обвиняли сербов. Геноцида нет. Никакой чистки не происходит. Если кого и притесняют, так это сербов. Он вернулся к карте и продолжал делать свои выводы. Милошевич не был похож на своего посла, он не умолял меня, он просто говорил: «Смотрите! Вот эта территория принадлежала сербам, а потом их вытеснили оттуда. Смотрите, вот Хорватия. Она не могла голосовать за независимость. Референдум был подстроен. Это сербы были обмануты. Вы должны понимать, что делают с сербами по всей Югославии. Мусульмане и хорваты убивают сербских младенцев. Они прогоняют сербов с их земли. Мы просто сопротивляемся. И — да, возможно, мы тоже совершали что-то, но это принцип “око за око”. Я просто пытаюсь добиться справедливости».  Милошевич, несомненно, понял, что я только что поймал его на лжи, но он спокойно поднял глаза от карты и спросил: «Что вы думаете обо мне?» «Я думаю, что вы — проклятый военный преступник, и вас следует судить как преступника», — сказал я.

Нафиг это НАТО

Меня очень беспокоили последствия предстоящих авиаударов НАТО. Они представляли слишком большую опасность для войск СООНО. «Не надо беспокоиться по поводу НАТО, сенатор, — сказали мне. — Не стоит привлекать сюда НАТО». Наконец, я не выдержал: «Скажите, а где именно вы бы привлекли НАТО? Не вам выступать в Сенате и просить выделить 100 миллиардов долларов в год на НАТО. Если НАТО не будет вмешиваться здесь,
то где тогда? Мы с таким же успехом могли бы распустить НАТО, отправить всех по домам и сэкономить наши деньги. Где должно вмешиваться НАТО? Именно здесь!»

ГААГА отстой?

В феврале 2002 г. перед международным судом предстал Слободан Милошевич. Он обвинялся в военных преступлениях, преступлениях против чело-
вечности и геноциде. Ему удалось затянуть суд на более чем четыре года, и он все еще находился под следствием в марте 2006 года, когда умер от сердечного приступа в одиночной тюремной камере.

Про расширение НАТО и Путина 

Встреча с президентом России Владимиром Путиным длилась на час дольше запланированного времени и, казалось, открывала новые перспективы. «У нас есть уникальная возможность развеять любые подозрения и сомнения, которые раньше мешали нашему сотрудничеству, — сказал Буш. — Сегодня я убедился в том, что Россия может стать хорошим партнером и другом США». Кроме того, Буш поднял вопрос нарушения прав челове-
ка и применения репрессивных мер в России, но сосредоточил свое внимание на тех проблемах, где оба лидера могли достичь взаимопонимания. Президент также постарался заверить Путина в том, что России не следует опасаться расширения НАТО. «Это дорогого стоит, когда президент великой державы говорит, что хочет видеть Россию своим партнером и, может быть, союзником», — сказал Путин.