Рецензии на книги | Нефть, медиа и месть

Художественная книга про те времена, когда на котировки акций влияли инсайды из налоговой, да так, что можно было укатывать капитализацию неделями. В современных условиях такое выглядит нереалистичным, но если всем так нравится читать про биржевые махинации Ливермора в начале ХХ века, то почему бы не попробовать финансовые аферы от отечественных бизнес-акул сто лет спустя.


Книга начинается вполне себе затрапезным советским бытописанием в стиле раннего Довлатова: никому не нужный БАМ, рублик за страницу текста, поездки по стране благодаря участию в общественной деятельности, развод на фоне финансовых неурядиц и толика алкоголя для повышения настроения. Схема, может, и стандартная, но авторский юмор вполне оригинальный, выделяющий произведения из толп себе подобных. Вот главного героя Владимира Лозовскому грузят похабнейшими наставлениями типа «Старичок, я тебя умоляю: только не мысли шаблонно!». Это сценарист обсуждает с режиссёром сценарий будущей картины про строителей БАМа под бодрым названием «Ты на подвиг зовёшь, комсомольский билет!» и получает напоследок очень дельный совет. В ходе съёмок Вова вдрызг рассорился с товарищем, и тот в отместку даже вычеркнул его из титров. 

Другой бы устроил истерику и запил на неделю, но Лозовский дождался премьеры документального фильма, а потом пришёл к руководству с недоумённым видом: отчего вы меня так не любите, что даже в списке создателей не упомянули? Запахло скандалом с нарушением авторских прав, и чтобы успокоить оскорблённого автора, весь гонорар от режиссёра переписали на него. Так что Владимир с очень лёгким сердцем передаёт через начальство коллеге пожелание, чтобы тот не мыслил шаблонно.

Впрочем, всё это только завязка, чтобы как следует представить главного героя, и к дальнейшим событиям произведения практически не имеет. впереди у читателя бодрый и интригующий марафон по биржевым сделкам, нефтедобыче времён Юкоса и ТНК-ВР в России, но всё, конечно, через призму журналиста, который приподнялся и познал что такое успешный успех.

Лозовский в 90-х смог выбиться в люди, встав у руля биржевого издания. Однажды оно публикует интервью с главным налоговиком страны, который между делом упомянул об уголовном деле против компании Нюда-нефть, заведённом за просрочку выплаты налогов. Котировки предприятия после выхода номер в свет рухнули вниз, принеся владельцу огромные убытки. Вот он и срывается из Тюмени в столицу, чтобы добиться опровержения. Просрочка, конечно, была, но всего на неделю и то из-за компьютерного вируса, так что не надо так гнобить молодых нефтяников. А чтобы подкрепить просьбу чем-то помимо эмоций, он предложил печатать газету в своей типографии по символической цене.

Владимир возглавляет отдел расследований, и именно на него редактор и спихивает неприятное, но столько нужное для газеты задание. Вот только ехать из-за такой мелочи на север наше герой не испытывает никакого желания, поэтому переадресовывает опровержение собкору издания, с которым он познакомился ещё в Афганистане в командировке. Но текста не получает — через какой-то время в редакцию приходит телеграмма о том, что журналист убит: напился в кабаке, полез в драку, получил по голове. Классика, все ж знают, что журналисты только врать да бухать умеют. И только Лозовский в курсе, что его афганский товарищ никогда не пил после ранения в голову, а значит выдвинутая официальная версия ложь, вероятно мужчину убили, а теперь заметают следы. Но из Москвы этого не докажешь и не отследишь, приходится ехать на место, а там и встречи с призраками из прошлого не заставят себя долго ждать.

Бросается в глаза, что писал произведение бывший журналист. Слишком много любви к профессии, автор идеализирует её на протяжении всех истории. Во-первых, он подробнейшим (и искромётным) образом препарирует жизнь редакции: кто, как и почему дружит, а где можно друг друг и палки в колёса повставлять. Во-вторых, всё произведение является отличным чтивом, где истории из прошлого мягко переплетаются с настоящим,  такого уровня можно добиться только спустя сотни и сотни текстов, на которых набивалась рука. Юмор, любознательность и умение сконцентрироваться на действительно важном позволяют Левашову выдавать байку, от которой невозможно оторваться. Хотя местами он отчаянно фантазирует, живописуя главного героя как настоящего олигарха, у которого и акций полно и крутая машина, и хата в центре столицы, и жена красавица, на которую светские львицы с завистью оглядываются. И всё это главный герой получил с нуля, благодаря упорному труду и принципиальной позиции, в которой особое место занимают преклонение перед свободой и стремление рассказывать правду. Да, не бывает так нигде и никогда, но почему бы и не позволить помечать хорошему немолодому (на момент написания Журналюги Левашов очень далеко ушёл за 60 лет) человеку?

Есть место на страницах и Самотлору, который так любят на Смартлабе, и биржевым аферам, и размышления как правильно жить, когда все твои  материальные хотелки исполнены. Но во в главе всего здесь разлита нефть. Именно из-за неё здесь активно проливается кровь, сжигаются нервные клетки и закручиваются нешуточные интриги. Регулярно хамящий окружающим Лозовский добавляет книге неповторимого шарма.    

 Звонок из «Экрана», предваривший знакомство Лозовского с кинорежиссером Толкачевым, был необычным. Квартал только начался — нечему еще было гореть.
   Звонила заведующая сценарным отделом «Экрана», женщина властная, лишенная сантиментов, сухая, как вобла. В уходящей за облака, как Останкинская телебашня, иерархии ЦТ она стояла на нижней ступеньке, но перед ней заискивали даже самые известные сценаристы, потому что от нее зависело распределение заказов, обойти ее было нельзя.
   Берет ли она взятки, было доподлинно не известно, все были уверены, что берет, только не знали, в какой форме. Лозовский склонен был думать, что может и не брать, сознание собственной власти давало ей тот душевный комфорт, который — для тех, кто понимает, — ничуть не менее ценен, чем комфорт житейский.
   Для нее, привыкшей иметь дело с мэтрами советского документального кинематографа, ваявшими двадцатисерийные нетленки на тему «Кабинет Ленина в Кремле», Лозовский был величиной малоразличимой — чем-то вроде охранника на вахте. Так что сам факт ее звонка был актом многозначительным.
   Она сказала:
   — Как вы, может быть, знаете, в стране сейчас идет важная политическая кампания.
   В стране все время шли важные политические кампании, поэтому Лозовский позволил себе уточнить:
   — Какая именно?
   — Обмен комсомольских билетов.
   — Конечно, знаю. Я очень внимательно за ней слежу.
   — Да? — с некоторым недоверием спросила вобла.
   — Вы сомневаетесь? — удивился и даже слегка оскорбился Лозовский.
   — Центральный комитет комсомола попросил нас снять на эту тему документальный фильм, — немного помолчав, продолжала вобла. — Мы пошли навстречу, изыскали в плане три части. По рекомендации ЦК написание сценария мы поручили видному журналисту, бывшему работнику ЦК ВЛКСМ.
   — Кому, если не секрет?
   — Альберту Попову.
   Этого видного журналиста Лозовский хорошо знал. Он был главным редактором того самого молодежного журнала, из которого Лозовский уволился через некоторое время после того, как его возглавил Попов. В понимании Попова комсомольская тематика, сопли с сахаром, превращалась вообще в сахарин с соплями. А поскольку, как всякий творческий человек, Попов был болезненно ревнив к чужому успеху, это сделало невозможным совместное существование в одном журнале его и Лозовского. Незадолго до этого Володя стал лауреатом поощрительной премии конкурса ВЦСПС и Союза журналистов СССР на лучшее произведение о рабочем классе и колхозном крестьянстве. Премии хватило только на то, чтобы обмыть ее в ресторане Центрального дома журналиста, но сама медалька была красивая, похожая на знак лауреата Государственной премии. Лозовский цеплял ее, когда ходил выручать попавших в вытрезвитель приятелей. Иногда помогало.    Медалька вскоре потерялась, о премии забыли. Но Попов не забыл. Он начал грузить Лозовского статьями секретарей ЦК ВЛКСМ и других высокопоставленных комсомольских функционеров, мотивируя это тем, что только ему, лауреату, он может поручить эту ответственную работу. В конце концов Лозовскому это осточертело, тогда-то он и подал заявление об увольнении «в связи с переходом на творческую работу». Попов заявление подписал, но вид у него при этом был явно растерянный. Всю жизнь он мертвой хваткой, как за спасательный круг, держался за должность. Творческая работа представлялась ему тучной нивой, на которой растут лавры, только стяжай. И получалось, что он сам толкнул Лозовского на эту ниву. Никаких лавров на этой ниве, скудной, как солончаковая степь, не было и в помине, но при встречах с Поповым Лозовский делал вид, что все о'кей, чем всегда сильно портил настроение этому видному журналисту.
   — Сценарий Попова нас не вполне удовлетворил, — скорбно, как об утрате близкого человека, сообщила вобла.
   — Павка Корчагин, Днепрогэс, Магнитка, молодогвардейцы, целина, БАМ, — отбарабанил Лозовский. — Я ничего не пропустил?
   — Может быть, вы сначала дослушаете? — сухо, с нескрываемым раздражением спросила она, как бы напоминая о разделяющей их дистанции.
   — Ценю вашу деликатность, — заверил Лозовский. — В наших грубых журналистских кругах в таких случаях говорят: «С тобой хорошо говно есть, ты все время забегаешь вперед».
   Он произнес это тем внешне любезным, а на самом деле ироническим, на грани хамства, тоном, на который мгновенно переходил, сталкиваясь с любыми проявлениями неуважения к себе. Нельзя сказать, чтобы он так уж сильно себя уважал, для этого было мало причин. Гораздо больше причин было для недовольства собой, даже для презрения к себе за те вольные и невольные прегрешения перед своей совестью, что копятся в памяти человека, как соли тяжелых металлов в костях, и людям пожившим терзают сердце в бессонницу, а молодым с похмелья.
   Но Лозовский считал, что это его личное дело, и то, что он знает о себе, никого не касается, а меньше всего — воблы.
   Вполне сознавая свою малозначительность в «Экране» и принимая ее без уязвления, как некую данность, в общении с воблой и вообще со всеми начальственными лицами он держался так, как держится с руководством научно-исследовательского института уборщица, знающая свою незаменимость на своем месте: вас, ученых, как собак нерезаных, а того, кто будет убирать за вами за ваши гроши, поди поищи. В конце концов, это вобла позвонила ему, а не он ей. И он прекрасно знал, что не получит ничего сверх того, что заработает, а получит меньше, как это бывало всегда.
   — Могу я продолжить? — спросила она так же сухо, но уже без начальственного раздражения.
   — Продолжайте, — разрешил Лозовский. — Я слушаю вас очень внимательно.
   Слушать, собственно, было нечего. Сценария нет. Сметы нет. Режиссера нет. Группы нет. А срок запуска фильма в производство был вчера.
   — Денег тоже нет? — с привычной безнадежностью предположил Лозовский, приученный, как таракан, довольствоваться крошками от гонорарного пирога.
   — Деньги есть. Пятьдесят процентов за сценарий. Попову еще не заплатили, но заплатить придется. И сто процентов за дикторский текст.
   — Это вдохновляет, — оживился он. — Название?
   — «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет».
   — Гениально! Я весь в вашем распоряжении.
   — Завтра в десять у главного редактора.
   — Буду.
   А что еще он мог ей сказать?
   За свободу всегда приходится платить несвободой.