Царь-освободитель и царь-миротворец. Окончание. Лекарство для империи. Акунин. История Российск.гос-ва

Царь-освободитель и царь-миротворец. Окончание. Лекарство для империи. Акунин. История Российск.гос-ва

Эл. книга t.me/kudaidem/2164

Часть третья. Россия меняется.

 Население империи. Демографическая динамика.

очень увеличилось население империи.

По данным последней дореформенной ревизии конца пятидесятых годов, в России обитало 78 миллионов человек. Всероссийская перепись 1897 года показала цифру в 129 миллионов – это рывок на 60 процентов. 

При этом продолжительность жизни оставалась очень низкой.

Средний возраст россиянина равнялся 21 году. И четыре пятых не умели читать.

(i_085 Рисунок времен переписи 1897 года)

Православные составили 70 процентов.

Мусульман насчитывалось почти 11 процентов – эта пропорция сильно возросла вследствие присоединения среднеазиатских ханств.

Далее шли католики (9%), протестанты (5%), иудеи (4%).

заметно приросла Сибирь, где теперь жили почти шесть миллионов.

Одной из самых существенных примет нового времени была активная миграция.

Уезжали временно, на заработки, из мест, где не хватало пахотной земли: батрачить в других краях или в город, где на фабриках и заводах требовались рабочие руки. Переселялись и навсегда, целыми семьями – туда, где можно было получить больше земли.

Новые села и хутора вырастали в южных степях, в Предкавказье, в Приуралье, в Средней Азии. Активно заселялись менее суровые области Сибири, от Томска на западе, до Приамурья на востоке.

Начало строительства Транссиба и разнообразные льготы со стороны правительства, очень заинтересованного в переезде крестьян, ускорили восточную миграцию.

Реформа запустила процесс, получивший название «раскрестьянивания».

Основной класс стал усыхать, распадаться на внутренние страты. Из его состава почти сразу выпали прежние «дворовые» – те крепостные, кто обслуживал помещиков и поэтому не обрабатывал землю. Большинство остались без средств к существованию и подались в города – в рабочие, в прислугу.

(i_086 Крестьянская семья. Фотография)

Зажиточные крестьяне («кулаки») прикупали все новую и новую землю, обзаводились современным инвентарем, богатели.

К концу века «кулаки», которые фактически уже представляли собой сельскохозяйственных предпринимателей, владели третью, а в иных губерниях и половиной угодий и скота. 

Сельская буржуазия, относившаяся к уже иной страте общества, среднему классу, возникала главным образом в черноземных областях, где земля кормила лучше и где часто вовсе не было общин. Там наделы быстро превращались в собственность, могли продаваться и передаваться по наследству.

В течение нескольких десятилетий после 1861 года дворянство утратило свою политическую и социальную важность – оно сохранилось лишь по названию и фактически перестало быть классом.

Эмансипация не просто лишила помещиков права распоряжаться крепостными, она вынудила их самостоятельно решать все хозяйственные вопросы, и оказалось, что очень многим эта задача не под силу.

(i_087 «Всё в прошлом». Хрестоматийная картина В. Максимова, считающаяся символом угасания русского дворянства)

К концу века почти половина помещичьих угодий оказались в закладе. Скупали дворянскую землю и богатые крестьяне.

Полевые работы в основном приходились на три напряженных, но довольно коротких периода: посев, покос, сбор урожая.

В остальное время года, особенно зимой, наступал период затишья.

Ключевский пишет:

«Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья.

Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс;

но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии».

В семидесятые годы большинство рабочих все еще вело «сезонный» образ жизни. С восьмидесятых такое происходит все реже. Русский рабочий становится горожанином, обеспечивая основной приток населения в индустриальные центры.

Стремительный рост российской промышленности в основном строился на чрезвычайной дешевизне труда.

(i_088 Металлургический завод. А. Шильдер)

К концу века в Санкт-Петербурге, где было сосредоточено много промышленности, рабочий пролетариат составлял уже сорок процентов жителей.

Когда царизм при Александре III решительно отказался от любых конституционных проектов, революция, с одной стороны, отсрочилась, с другой стала неизбежной.

Ход истории можно притормозить, но повернуть его вспять нельзя.

Самодержавный способ правления в новом веке станет анахронизмом.

Как известно, ни одна из архаичных империй не переживет макрокризиса, вызванного мировой войной, и самая жесткая монархия, романовская, взорвется с наибольшим грохотом.

Буржуазия возникла в России, во-первых, очень поздно, а во-вторых, так и не сложилась в класс, сознающий свою силу и преследующий консолидированные цели.

Причин тому две.

В стране всегда было очень мало частных денег. 

монополии возникали быстрее, чем в промышленно развитых странах, где это было естественной стадией укрупнения капиталов.

Россия, можно сказать, «перепрыгнула» через ступеньку среднего предпринимательства.

средняя и мелкая буржуазия — большим классом так и не стала, во всяком случае достаточно большим, чтобы в 1917 году удержать власть.

К рубежу ХX века в категорию крупной буржуазии попадало примерно 30 тысяч семейств, в широком смысле, предпринимательством разного рода в России занималось около пяти миллионов человек.

В стране с почти стотридцатимиллионным населением этих 4 процентов было явно недостаточно для того, чтобы частные собственники играли определяющую роль в жизни страны.

В стране на рубеже ХX века жило около миллиона людей, в свое время посещавших гимназию. Аттестат о среднем образовании ежегодно получали около 15 тысяч человек.

Как и буржуазия, интеллигентское сословие пополнялось из нескольких источников. Первоначально это были исключительно дворяне.

В середине девятнадцатого столетия основное пополнение происходило за счет «разночинцев» – прорвавшихся в университеты сыновей священников, мещан, зажиточных крестьян. 

 в империи было 385 тысяч чиновников. Еще 44 тысячи образованных россиян носили офицерские погоны.

Общественный запрос на демократические реформы исходил от количественно очень небольшой группы населения, что в конечном итоге и определит исторический путь страны в ХX веке.

Общественная жизнь.

В описываемый период завершился роковой для отечественной истории процесс размежевания между государством и Обществом. 

Все, кто читал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, сами того не подозревая, присоединялись к Обществу – таково уж свойство великой русской литературы, заставляющей людей задумываться о больших вопросах.

Общество было разделено на несколько оппонирующих фракций, представляющих интересы разных групп, и это двойное противостояние – Общества с государством и фракций Общества между собой – было нервом всей российской жизни вплоть до 1917 года.

Цензурные послабления при Александре II дали Обществу трибуну в виде прессы.

При абсолютной монополии государства на политическую деятельность российское печатное слово отчасти взяло на себя работу, которую в демократической системе исполняет представительная власть. 

Возник особый феномен «толстых журналов», которые вообще-то должны были печатать беллетристику, но помимо художественной литературы обсуждали весь спектр насущных общественно-государственных вопросов – от внешней политики до социологии.

Да и художественная литература в русских условиях неминуемо превращалась в нечто большее, подчас совмещая в себе философскую теорию, нравственную проповедь, учебник жизни и политический памфлет.

В период реформ радикально-прогрессистскую позицию занимал «Современник». Когда после каракозовского покушения журнал закрыли, нишу заняли «Отечественные записки».

Репрессии лишь повышали цену свободного слова и уважение к нему.

В пятидесятые годы в стране было пятнадцать журналов; в 1885 – уже сто сорок.

В пушкинские времена у «Современника» было несколько сотен подписчиков; тираж «Отечественных записок» в семидесятые годы доходил до двадцати тысяч.

В начале царствования Александра II, на старте масс-медиального бума, общественно-политических газет, как и журналов, было всего пятнадцать. К концу правления Александра III их было уже девять с лишним тысяч!

Еще одной довольно специфической ареной общественной активности стали судебные процессы.

публика ходила слушать прения сторон, как в театр.

Красноречивые адвокаты становились звездами.

Их речи часто выходили за рамки юридической аргументации, превращались в политические декларации. Фрагменты самых смелых выступлений, не пропущенные цензурой в печать, потом распространялись в списках.

(i_095 Суд над Верой Засулич. И. Сакуров)

Другой примечательной особенностью общественной жизни было на удивление скромное, почти нулевое влияние церкви на умы.

(Между тремя соснами).

С этого времени начинается блуждание России между тремя соснами – тремя идеологиями, которые в разные периоды будут называться по-разному, но в самой своей сути уже не переменятся.

Это, во-первых, охранительно-государственническая линия, неразрывно связанная с самодержавием;

во-вторых, либеральная, она же «демократическая»;

в-третьих, социалистическая (к концу века преимущественно марксистская).

На базовом уровне разница между взглядами определяется различной оценкой людской природы.

«Самодержавники» уваровско-победоносцевского извода внутренне убеждены, что человек изначально низок и склонен к хаосу; что без «твердой руки» он оскотинится и приведет страну к разрушению.

Либералы как правило прекраснодушны. Они верят, что люди внутренне тянутся к добру и, если предоставить им свободу, общество само собой постепенно благоустроится.

Марксисты же вообще не склонны придавать особенное значение личности. По их убеждению, достаточно уравнять людей и установить правильные законы общежития. При твердом, строго контролируемом их соблюдении рай на земле логически неизбежен.

Очевидно, правильный путь пролегает где-то между соснами.

После 1881 года, с падением Лорис-Меликова, военного министра Милютина, великого князя Константина Николаевича, либеральная фракция Общества перестает уповать на государство. Люди этого образа мыслей перемещаются в оппозицию.

Революционеры окончательно уходят в подполье.

Разберемся в идеологии русских ультраправых, самыми влиятельными представителями которых были два журналиста – Владимир Мещерский (1839–1914) и Михаил Катков (1818–1887).

Князь Мещерский, внук Карамзина, проделал ту же идейную эволюцию, что в свое время его дед: от веры в политический прогресс к твердой убежденности в неприменимости этой европейской химеры для России.

Его генеральная идея – русское общество сначала должно «дорасти» до реформ, всякая поспешность здесь смертельно опасна.

(i_096-97 Владимир Мещерский и Михаил Катков)

Михаил Катков считался общественной силой, способной поворачивать государственную политику.

Министра Бунге на Вышнеградского в конце концов сменили главным образом катковскими стараниями.

В восьмидесятые годы про Россию говорили, что ею правит триумвират из обер-прокурора Победоносцева, министра внутренних дел Дмитрия Толстого и Каткова.

Катковский литературный ежемесячник «Русский вестник» печатал Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Толстого.

«Война и мир», «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазовы» – чуть не весь «золотой фонд» отечественной классики, вышел в свет благодаря Каткову.

В целом, несмотря на поддержку власти, «правая идеология» особенных успехов на общественном уровне не добилась.

В конце девяностых годов образованная публика сочувствует не проправительственным пропагандистам, а оппозиционным литераторам, публицистам, адвокатам. И чем жестче действует репрессивный аппарат, тем сильней левеет Общество, в котором становится все больше приверженцев марксизма.

В эпоху Александра III самодержавная политика одержала решительную победу, а самодержавная идеология потерпела сокрушительное поражение.

Величие – настоящее величие страны определяется теми достижениями, которыми данное исторически сложившееся сообщество обогатило Землю: культурными, научными, общественными.

С этой точки зрения Россия становится по-настоящему великой державой при Александре Втором и Александре Третьем.

Во второй половине девятнадцатого века русская культура и русская наука обретают мировое значение.

В первую очередь это относится к литературе.

Достоевский, Толстой, Чехов — без них мировая литература сегодня непредставима.

То же можно сказать о музыке. Чайковский и Мусоргский – события мирового масштаба.

в начале следующего века, мир поразит новаторством и русская живопись.

В архитектуре, живописи, музыке возник так называемый «русский стиль», создавший немало художественных шедевров. Особенно ярко это проявилось в опере.

 на мировой сцене до сих пор идут оперные постановки, воскрешающие эпизоды из русского прошлого: поход против половцев («Князь Игорь» Бородина),

стрелецкий путч семнадцатого века («Хованщина» Мусоргского),

любовные приключения помещика 1820-х годов («Евгений Онегин» Чайковского).

С появлением крупных частных состояний в России возникает мода на меценатство.

На развитие изобразительного искусства сильно действовали вкусы бумажного магната Павла Третьякова, страстного коллекционера.

Художники, чьи работы он покупал, входили в моду.

Уже в девяностые годы галерею ежегодно посещали 150 тысяч человек – и проникались третьяковскими вкусами.

скоро появятся коллекционеры с отменным чутьем на передовое искусство – Иван Морозов, Сергей Щукин, которые будут влиять уже и на мировую живопись.

И все же самое сильное влияние на общественную жизнь – как ни в одной другой стране – оказывала литература.

Еще, Екатерина Великая мнила себя писательницей и придала литературному сочинительству престижность.

Русские дворяне кинулись писать, и несколько десятилетий спустя отечественная словесность, пройдя через детский возраст, породила целую плеяду талантов, самым ярким из которых был Пушкин.

Зорко следя за распространением вольнодумных идей, государство не позволяло развиваться философии, социологии, политологии, а за беллетристикой как жанром несерьезным наблюдало менее внимательно.

В результате прозаики – становились философами, социологами, политологами, экономистами, и русская литература приучилась ощущать себя «больше, чем литературой».

Это придало ей масштаб, значительность, универсальность.

Люди читали новый роман Тургенева, Достоевского, Толстого, Салтыкова-Щедрина – да и писателей второго ряда, какого-нибудь Каткова или Боборыкина – не чтобы увлечься «волшебным вымыслом», а чтобы найти ответ на важные вопросы общественной жизни.

Толстовство превращается в целое этико-религиозное учение, основанное на непротивленчестве, пацифизме, отрицании государства, «опрощении».

Возникали целые общины, жившие по заветам яснополянского старца. Молодые люди отказывались служить в армии.

Самого писателя не трогали – не в последнюю очередь из-за того, что сам царь был поклонником его таланта.

«Надо было бы положить конец этому безобразию Льва Толстого, он чисто нигилист и безбожник», – сетовал Александр III – и терпел.

За титаническим противостоянием самодержавия и романиста почтительно наблюдал весь мир, для которого с тех пор Толстой стал архетипическим Русским Писателем, фигурой не сугубо литературного, а общественного значения.

(i_100 «Два царя». Карикатура из французского журнала – Толстой и Николаем II)

Появились русские ученые с мировым именем.

Менделеев и Бутлеров в химии; в физике – изобретатель дуговой лампы П. Яблочков,

Попов, разработавший радиосвязь параллельно с итальянцем Г. Маркони;

в биологии – Мечников, Павлов, Тимирязев.

Развитие отечественной науки требовала промышленность, нуждавшаяся в новых изобретениях и технологиях, в ученых и специалистах.

Россия заняла важное место не только на политической карте, но и в культуре, науке, искусстве.

И это, наверное, самый главный, во всяком случае самый позитивный итог описываемого периода.

Заключение. Цена победы.

Девятнадцатый век завершался для России если не триумфально, то по меньшей мере благополучно – такова была внешняя видимость.

За время второго и третьего Александров империя приросла обширными территориями на юге и на востоке.

Отмена крепостного права, государственное стимулирование, иностранные инвестиции позволили осуществить промышленную революцию, которая совершенно преобразовала российскую экономику.

Стремительно развивались национальная культура и наука, что создавало новый, более привлекательный образ России. 

Россия была уже одним из ведущих центров мировой цивилизации.

Но, главное в том или ином историческом периоде – то, что определяет дальнейшую судьбу страны, и то, из чего можно извлечь полезные уроки.

Тут картина получается иной.

Эта эпоха интересна для нас, живущих сегодня, прежде всего тем, что она демонстрирует плюсы и минусы двух концепций управления Россией: «мягкой» и «жесткой», трудности балансирования между Свободой и Порядком.

Либеральные реформы Александра II – первый в отечественной истории крупномасштабный эксперимент «революции сверху».

Но «революция сверху» – чрезвычайно рискованное мероприятие, которое почти всегда оборачивается против его инициаторов.

Введение даже слабых начал местного самоуправления породило сомнение в пользе административной «вертикали», гласность неминуемо вылилась в подрыв пиетета перед правительством, введение независимых судов подорвало монополию государства на власть.

События шестидесятых и семидесятых годов XIX века показывают, что либеральные реформы в «ордынском» государстве не работают. Это путь тупиковый и опасный, который ведет к политическому кризису и взрыву.

Есть только два способа избежать этого трагического поворота: либо вовсе отказаться от «ордынского» принципа, построив государство на ином, децентрализованном фундаменте (об этом никто всерьез не помышлял), либо спешно восстанавливать пошатнувшиеся опоры.

Трудно винить Александра III в том, что после ужасной смерти отца он пошел по второму пути.

Итоги этого недлинного царствования показали, что политика «закручивания гаек» действительно способна спасти зашатавшееся государство от развала. В 1894 году, когда государя не стало, Россия выглядела несравненно прочнее и стабильнее, чем тринадцать лет до этого.

 в 1894 году правящей элите представлялось бесспорным, что для России охранительный курс Александра III подходит больше либерального.

Однако в это время происходили внутренние процессы, которые предвещали бурю масштаба, не сопоставимого с народовольческим движением.

Во-первых, возникает непримиримая конфронтация между государством и Обществом, а это значит, что борьбу за сердца и умы режим проигрывает.

Во-вторых, в недрах рабочего класса набирает силу «третья идеология» – коммунистическая. Не пройдет четверти века, и она победит. Последствия для страны будут драматическими.

В этой связи самый главный вопрос, который встает перед нами сто с лишним лет спустя: можно ли было эту трагедию предотвратить?

Революцию – вряд ли.

Глобальный кризис 1914–1918 годов разрушил все так называемые «сильные» монархии, которые оказались не приспособленными к реалиям ХX века. И первой развалилась самодержавная российская.

Поэтому вопрос следует сформулировать иначе.

Революции бывают разной разрушительной силы.

Неизбежна ли в России была именно коммунистическая революция?

Консервативное правительство занималось консервацией прежде всего существующей социальной структуры, видя в нарушении сословных перегородок главную опасность для стабильности.

По сути дела такая политика была направлена против формирования среднего класса, доступ в который ограничивался для низших слоев при помощи специально учрежденных препятствий. 

Но буржуазно-демократическая революция и революция пролетарская – потрясения совершенно разного калибра.

Средний класс немыслим без частной собственности, поэтому если бы он к 1917 году составлял большинство, всё, вероятно, закончилось бы февралем. Россия продолжила бы существовать в виде демократической республики и обошлась бы без гражданской войны, без тоталитарного режима. Однако к моменту падения монархии процент населения, жизненно заинтересованного в демократической форме существования, был слишком мал, и власть перейдет к правителям иного толка.

В совсем «сухом остатке» историческая роль Александра III сводится к тому, что этот государственный деятель успешно справился с «либеральной угрозой», продлив жизнь самодержавия, но при этом вырыл монархии еще более глубокую яму, куда Россия меньше чем через четверть века и провалится.

Следующий царь будет метаться между курсом отца и курсом деда, повторяя ошибки того и другого. Но это уже тема следующего тома.